Синяя Борода - Страница 17
У вышедшего было отличное лицо для типажа американского героя. Он и в самом деле был летчиком во время Первой Мировой. Кроме того, он и в самом деле был помощником Дэна Грегори – в отличие от Мэрили Кемп, которая помощницей только назвалась, – и впоследствии стал единственным его другом, не бросившим его до самого конца.
Его тоже расстреляют в Египте, в мундире итальянской армии, во второй, а не первой из мировых войн, доставшихся на его долю.
Так говорит одноглазый армянский предсказатель, вперив взор в хрустальный шар.
* * *
– Чем могу служить? – спросил он.
Даже движением глаз он не выдал, что узнал меня, хотя ему было известно, кто я такой, и что я должен появиться у двери с минуты на минуту. Они с Грегори решили устроить мне холодный прием. Могу только догадываться, что они наговорили друг другу перед моим прибытием, но уверен, что представлялся я в их глазах нахлебником, которого Мэрили притащила с улицы, вором, который уже успел стянуть материалов на много сот долларов.
Они скорее всего также убедили друг друга, что ответственность за кувырки вниз по лестнице лежала полностью на самой Мэрили, и что Грегори страдал безвинно. Собственно, я сам верил в это до тех пор, пока она не рассказала мне правду, после войны.
Чтобы хоть как-то подтвердить свое право находиться на этом пороге, я спросил, где Мэрили.
– В больнице, – сказал он, по-прежнему стоя в проходе.
– Ох, – сказал я. – Очень жаль.
И назвал ему свое имя.
– Я так и понял, – сказал он.
И даже после этого он не пригласил меня пройти в прихожую.
Тут сам Грегори, стоявший посреди парадной лестницы, осведомился, кто пришел, и человек в дверях, которого звали Фред Джонс, отозвался с таким отвращением, будто вместо слова «подмастерье» он произносил «глисты»:
– Ваш подмастерье.
– Кто-кто?
– Ваш подмастерье, – повторил Джонс.
Ответная реплика Грегори поднимала вопрос, над которым я и сам размышлял: в чем же смысл для художника иметь подмастерье в наше время, когда краски и кисти больше не нужно готовить прямо в мастерской?
Вот что он сказал:
– Подмастерье мне нужен примерно так же, как оруженосец или трубадур.
* * *
В его речи не было армянского или русского акцента, и американского тоже не было. Его акцент принадлежал представителю британского высшего общества. Но если бы Грегори захотел, он мог бы, глядя с парадной лестницы мимо меня на Фреда Джонса, заговорить как кинематографический гангстер или ковбой, как иммигрант из Германии, из Ирландии, из Швеции, да кто угодно, заранее не угадаешь. Никто не умел подделывать голоса с экрана, со сцены или из радиоприемника лучше, чем Дэн Грегори.
Издевательства, которые они так бережно подготовили, на этом только начинались. Время было еще не позднее. Грегори ушел к себе наверх, так и не удостоив меня приветствием, и Фред Джонс отвел меня в подвал, где мне был подан обед – холодные объедки в комнате для слуг, рядом с кухней.
Комната, собственно, была вполне уютная, обставленная антикварной американской мебелью и утварью, которую Грегори использовал в иллюстрациях. Длинный стол, сервант в углу, набитый оловянным литьем, и кремневый пистолет, который покоился на двух крючках, вогнанных в кладку грубоватого камина, мне были знакомы по рисунку, изображавшему праздник Благодарения в колонии пилигримов в Плимуте.
Меня усадили в конце стола. Вилки и ложки были свалены там грудой, а салфетки не было вовсе. Я навсегда запомнил, что салфетки там не было. В другом конце были безупречно накрыты пять приборов – льняные салфетки, хрусталь, фарфор, серебро аккуратно разложено, посередине подсвечник. У прислуги ожидался изысканный ужин, к которому подмастерье приглашен не был. Мне не полагалось ставить себя вровень с ними.
Разговаривать со мной никто из прислуги тоже не стал. Все относились ко мне так, будто я и в самом деле уличный бродяга. Более того, Фред Джонс ждал, когда я доем, нависая надо мной, как мрачный тюремщик.
Пока я ел, ощущая себя в таком одиночестве, в каком не оказывался за всю мою жизнь, в подвал зашел Сэм Ву, хозяин китайской прачечной[39], с чистыми рубашками для Грегори. Р-раз! Я опознал его в ту же секунду. Он был мне знаком! А стало быть, и я должен быть знаком ему! Только несколькими днями позже я понял, почему Сэм Ву показался мне знакомым, в то время как он, без сомнения, меня не знал. Этот облаченный в шелковый халат и прилегающую шапочку, униженно угодливый китаец послужил Дэну Грегори моделью для портрета самого зловещего книжного персонажа – воплощения «желтой угрозы», преступного гения Фу Манчу[40]!
* * *
Сэм Ву впоследствии служил поваром у Дэна Грегори, а потом вернулся в свою прачечную. Он и стал тем человеком, которому я отправлял картины, приобретенные во Франции.
Во время войны между нами завязались странные и в чем-то даже трогательные отношения. Я наткнулся на Сэма в Нью-Йорке перед самой отправкой, и он спросил у меня адрес моей полевой почты. По радио сказали, сообщил он мне, что солдатам бывает очень одиноко вдали от родины, и что им необходимо как можно чаще получать письма из дома. Я был единственным военным, которого он знал, и он решил посылать письма мне.
Весь взвод веселился по этому поводу, когда нам раздавали почту. «Как дела в китайском квартале?» – слышал я вечные шутки. «Что, от Сэма Ву ничего не пришло? Не иначе, как кто-то подсыпал яду ему в лапшу!». И так далее.
После окончания войны он отдал мне мои картины, и больше я его не видел. Вполне возможно, что он никогда ко мне особенно хорошо и не относился. Я для него представлял интерес исключительно в военное, а не в мирное время.
* * *
И снова 1933 год.
После гадостей за обедом я не удивился бы, если бы меня препроводили в чулан за отопительным котлом, сказав, что там я и буду спать. Однако я был отведен на третий этаж, в самую роскошную комнату из всех, которые доводилось занимать на этой земле Карабекянам. Там я должен был ждать, пока у Грегори появится время принять меня – по расчету Фреда Джонса, около полуночи, примерно через шесть часов. Грегори давал званый обед в гостиной, находившейся прямо под моей комнатой. Приглашены были, среди прочих, Эл Джолсон и комический актер Уильям Филдс, а также писатель Бут Таркингтон, чьи рассказы Грегори иллюстрировал бессчетное количество раз. Никого из них я так и не встретил, потому что никто из них не появился больше в этом доме – после жестокой ссоры с Грегори по поводу Бенито Муссолини.
Что касается комнаты, куда меня поместил Джонс: это была подделка под спальню императрицы Жозефины авторства Дэна Грегори, уставленная подлинным французским антиквариатом. Она служила спальней для гостей, а не для Грегори и Мэрили. Заточить меня в ней на шесть часов воистину было задумкой в высшей степени садистской. С одной стороны Джонс, с совершенно серьезным выражением лица, дал мне понять, что на время моего ученичества эта комната и станет моей спальней, как будто для человека столь низкого происхождения, как я, спать в таких хоромах было обычным делом. С другой стороны я не решался ни до чего в ней дотронуться. Для верности Джонс еще сказал мне: «Вести себя как можно тише и ничего не трогать».
Могло даже возникнуть впечатление, что они пытались от меня избавиться.
* * *
Я только что устроил Целесте и ее дружкам на теннисном корте небольшой опрос: «Скажите, когда жили следующие личности: Уильям Филдс, императрица Жозефина, Бут Таркингтон, Эл Джолсон».
Единственным, кого они угадали, был Филдс. Его старые ленты показывают иногда по телевизору.
Я упомянул здесь, что никогда не видел его, но тем вечером я прокрался из своей золоченой клетки на лестничную площадку и подслушал, как прибывали знаменитые гости. И я различил безошибочно узнаваемый гнусавый говорок Филдса, представлявшего Грегори женщине, пришедшей с ним: «А вот, красавица моя, и Дэн Грегори, плод любовной связи индейца-недомерка и сестры Леонардо да Винчи».