Синий конверт - Страница 9

Следующим совратителем явился сыр рокфор. Его сине-зеленые прожилки и острый запах противны сердцу каждого истинно русского патриота. Ибо, как заметил один из виднейших славянофилов Собакевич: «Ты мне лягушку хоть сахаром обсыпь, все равно я ее есть не стану!» Но Собакевич не пил шампанского, посему и устоял и даже вошел в классическую литературу. А организм Сипягина уже был подорван благородной продукцией виноделов Шампани.

Эти французы во всем такие: делают тебе одолжение, какой-нибудь пустяк втюхивают вроде духов или одеколона — и все, пропал человек, как Андрий Бульба пропал для всего казачества от одной-единственной полячки. И не помогли ему ляхи.

Поэтому, как только Дмитрий Сергеевич поддался и вкусил рокфора, остальное стало неизбежным. И когда его супруга, урожденная княжна Вяземская, выписала из Парижа гувернантку для двух очаровательных дочурок — чтобы знали французский из первых уст, падение министра было предопределено высшими силами. Даже высшие силы оказались бессильны против чар мадемуазель Софи.

Она была сама жизнь: черноглазая, темноволосая, с зелеными глазами, всегда веселая и смеющаяся. Родители ее были простыми людьми, обремененными шестью детьми, среди которых Софи была старшей. На хорошее приданое рассчитывать не приходилось, значит, она не могла достойно выйти замуж. Почему-то местные мужчины более всего обращали внимание не на красоту, а на кошелек потенциальной невесты. А поскольку единственной добродетелью Софи было знание французского, оставалось одно — ехать в далекую Россию, где бедных маленьких французских девушек отдавали на съедение голодным русским медведям.

Такого медведя и подстрелила своими зелеными глазами Софи. Министр, впервые увидев новую гувернантку, немедленно ушел к себе в кабинет якобы поработать, а на самом деле упал в кресло, уставился на стену, на которой, кроме темно-зеленых обоев, ничего не было нарисовано, и просидел таким макаром часа три.

Ему безумно хотелось видеть гувернантку еще и еще. И не только видеть, но и обнимать, целовать… Мечтать о большем не позволяло суровое воспитание и понимание неотложных задач, стоящих перед Министерством внутренних дел. К тому же государь строго смотрел с портрета, словно вопрошая: что было сделано за истекший день на благо государства российского?

Конечно же, Софи была умная женщина и поняла все с первого взгляда. Ей не хотелось доставлять горя ни жене министра, ни его прелестным дочуркам. Да и жалованье было хорошим. Так что она проходила мимо министра, скромно потупив глаза, отчего добавляла горючего в разгоравшийся костер страстей.

Если славянофил кого невзлюбит, то это всерьез и надолго. Но если кого полюбит — это еще серьезней.

Министр полюбил, и полюбил, судя по внутреннему ощущению, первый раз в жизни. И когда Софи поняла, что это действительно любовь, — а его глаза говорили об этом яснее всяких слов, — она задумалась. И мудро решила отказаться от места. Она подыскала себе семью, где хозяин однозначно любил только водку, пиво и цыган, и заявила об уходе загодя, как и предусматривалось контрактом, — за месяц.

Девочки плакали, мамаша недоумевала, но Софи была непреклонна. Сопоставив некоторые факты и настроение своего мужа за последние месяцы, супруга Сипягина, перекрестившись, отпустила француженку и зареклась брать молодых и красивых. Но было поздно…

Ибо сказано в Притчах Соломоновых, глава тридцатая: «Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице…»

В этой ситуации, где сам Соломон сломал бы себе шею, Дмитрий Сергеевич показал себя молодцом и выиграл гонки с финишем в квартире девицы Жерар-Марон у трех соперников — змея, орла и парусника. Он тайком, через верного слугу снял эту квартиру на вымышленное имя, все сделал тщательно и незаметно, в душе дивясь своей прыти и храбрости.

Если бы обо всем прознала благоверная министра, шуму было бы на всю империю. Но Бог хранит дураков, пьяных и влюбленных. И посему в эту ночь новоиспеченная парочка напилась допьяна шампанского, дурачилась и любила друг друга с удивительным жаром, каковой был естествен для молодой Софи, но совершенно удивителен для не первой свежести министра. Честь ему и хвала.

Камин разгорелся, и оттого в спальне стало довольно жарко. Обнаженная Софи подошла к окну и распахнула тяжелые шторы. Темно-серая петербургская ночь царила за окном, а в проеме окна царила Софи. Ее силуэт был четко виден на фоне серых облаков, подсвеченных снизу новомодным электросветом. Душа министра в очередной раз наполнилась восторгом и благоговением перед творением далеких французских мастеров, ждущих дочь в Париже.

Стройная фигурка менее всего напоминала русский крестьянский кувшин с короткими ножками и тяжелым тазом. Наоборот, это была древнегреческая амфора, особенно сейчас, когда две руки были подняты вверх и пальцы утонули в пышной прическе, вернее, в том, что от нее оставил Дмитрий Сергеевич. Грудь, более похожая на виноградную гроздь таящимся в ней любовным соком, была увенчана небольшим, но твердым и очень чувствительным коричневым соском.

Министр не выдержал (а кто из мужчин выдержал бы на его месте?) и, потеряв остатки славянофильского разума и приличия, встал, на цыпочках подошел к амфоре и, чуть дыша, всем распаленным телом прильнул к ней сзади, утопая в море чувств. Как утопающий за соломинку, руками он уцепился за вожделенные коричневые сосцы, а единственно свободными губами стал трепетно покрывать поцелуями горлышко сосуда любви.

Многое бы дала противная Сипягину партия за единственный фотографический снимок чарующего зрелища. Таковая партия возглавлялась не кем иным, как самим Плеве, который бы не упустил возможности занять еще теплое кресло своего предшественника. Ведь шансы на назначение вначале у них были равные.

Все Министерство внутренних дел было прекрасно осведомлено о рекомендациях, которые дал кандидатам на должность министра воспитатель государя, обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев.

Государь во время аудиенции стоял у окна Зимнего дворца и сквозь розоватое стекло (прихоть императрицы Елизаветы), барабаня по нему пальцами и насвистывая марш лейб-гвардии, изучал гидрографию Невы в ее самом красивом месте — меж Васильевским и Заячьим островами. Туда-сюда сновали бойкие ялики, неторопливо влачились на буксире барки с дровами; гардемаринский ял, лихо кренясь правым галсом под квадратным штатным парусом, бороздил реку.

— А что, — спросил государь, — кто более подходит к должности министра внутренних дел: Плеве или Сипягин?

— Оба годятся, — сидя в кресле, неторопливо обронил Победоносцев. Ноги ныли, поэтому он мог себе позволить сидеть при своем августейшем воспитаннике. Естественно, без посторонних. — Ники, я вам сколько раз повторял, не барабаньте пальцами! И не свистите. Денег в казне не будет.

Ники послушно перестал барабанить.

— А все-таки, что вы думаете о них?

— Я о них вообще мало думаю. Оба одинаковы, ваше величество. Плеве — подлец.

— Подлец? Вот не знал за ним такого!

— Подлец, подлец, редкий мерзавец. Но умен.

— А Сипягин?

— Сипягин не подлец. Он просто дурак.

Пост министра подлецу не достался. Это была давняя российская традиция, корнями уходящая к временам Ивана-дурака, которому всегда везло.

Вот и сейчас, пока везунчик наслаждался француженкой и видами Петербурга, умный Плеве угрюмо сидел в своем кабинете при должности статс-секретаря Великого княжества Финляндского и мучительно размышлял о том, что делать с чухонцами, поляками, евреями, чеченцами, хохлами и прочей мелкотравчатой национальной шелухой на теле великого русского народа. Делать и делить с ними было нечего.

— Мон ами, — на чистом французском языке пролепетала Софи. — Ты был великолепен. Квартира тоже. А как мы с тобой теперь будем сношаться — через телефон или посыльных?

(На французском языке Министерство иностранных дел называется Министерством внешних сношений, но великий и могучий русский язык несколько изменил суть выражения «сношаться», так что не осуждайте Софи — и сами осудимы не будете.)