Синдром космопроходца (СИ) - Страница 10

На правом боку замельтешили разноцветные огоньки. Рокотов вытащил из внутреннего кармана темные очки и надел, вставил в уши наушники. Через полминуты он снял их, убрал обратно и деактивировал пояс. В инфракрасном диапазоне никто не высветился, а искусственный интеллект, проведя быстрый газовый анализ, не отыскал в атмосфере ничего, способного привести к галлюцинациям, магнитных аномалий поблизости также не фиксировалось, и это было плохо. Очень. Если космопроходец чувствовал то, чего не мог, значит, либо неисправны анализаторы, либо в воздухе присутствуют микрочастицы и газ, не внесенный в базы данных, либо исследователь свихнулся. Или, наконец, произошел пресловутый контакт. В последнее давно всерьез никто не верил и только самые отпетые романтики продолжали втайне надеяться отыскать во вселенной братьев по разуму.

«Угу… как же, – ворчал Ник всякий раз, когда к нему прибегал кто-то переполненный энтузиазмом и с горящими глазами. – Ты им про контакт, а они тебе – про синдром. Вот и поговорите», – но неизменно шел проверять и однозначно отыскивал причину очередного заблуждения. В последний раз они наткнулись на радиосигнал, заблудившийся в космическом пространстве: шла какая-то новостная программа о событиях такой древности, о которых уже никто и не помнил. Только Ник чего-то слышал о каком-то карибском кризисе, но подробностей не знал.

Откуда-то с вершины ближнего дерева упала ветка. Рокотов вздрогнул.

– Кар… – пронеслось над головой.

– Зараза, напугал!

Послышалось хлопанье крыльев, и прямо на траву в шаге от дороги приземлился крупный ворон – абориген, хоть и раза в два-три крупнее, с вызывающим невольное уважение загнутым клювом, напоминал именно эту птицу, здесь местные не просто притянули за уши земное название. Черное оперение отсвечивало в солнечном свете различными оттенками от фиолетового до индиго. Белыми дырами казались глубокие колодцы глаз. Ведь светятся именно черные, в центрах белых же сияет беспросветная тьма. Белые дыры крайне редки. За всю жизнь Рокотов видел такую лишь единожды, и именно она смотрела из глаз птицы в самую душу.

– Пошел вон, – сказал ему Рокотов, усилием воли отогнав неуместный душевный трепет, возникающий при одном лишь взгляде на ворона. Птица в вышину достигала середины бедра, обладала острыми когтями и выдающимся клювом, но опасений отчего-то не внушала, а вот странное сосущее под ложечкой чувство – да. – Мне сейчас только тебя не хватает. Лучше бы Батли позвал.

Ворон склонил набок голову и – Рокотов глазам своим не поверил – усмехнулся, издав звук, очень похожий на человеческое хмыканье.

– Лети уже.

Ворон встопорщил перья, нахохлился и сделал движение, мгновенно проассоциировавшееся у Рокотова с пожиманием плечами. Затем подпрыгнул, упал на расставленные крылья и двумя мощными взмахами унесся ввысь.

Рокотов покачал головой и тотчас снова вздрогнул. Пальцев левой руки словно коснулись, хотя рядом по-прежнему никого не оказалось:

«Иди ко мне».

Не далее, чем в четырех шагах от дороги рос еще один куст, и почему-то даже сомнений не возникло, что звал именно он… вернее, она, уж больно тоненьким слышался голос. Рокотов пригляделся. Ветра не было, ветви раздвинулись, словно сами собой. Под кустом у самых корней на охапке изумрудной травы и желтых с голубыми лепестками цветов лежал младенец. Вряд ли он мог самочинно уйти гулять в чащу, он и ползать вряд ли умел. И ему точно нечего было здесь делать.

Рокотов кинулся к нему. Ничего себе находка! Бросать младенцев на смерть – а один в лесу он не мог бы выжить – преступление, давно вхожее в перечень «против человечества» (самых страшных из возможных, в нем же содержались серии убийств и изнасилований, совершаемых маньяками и педофилами). Карались подобные чрезвычайно сурово, гораздо суровее просто убийств. И, с точки зрения Рокотова, абсолютно правильно!

В грудь уперлась словно невидимая стена, не позволяя сойти с дороги. Сзади настиг взволнованный окрик Батли. Рокотов моргнул. Ребенок исчез, словно его и не было. По инерции он завершил движение. Подошва встала на мягкий мох, который словно сам подставился под нее. Голова закружилась, а в уши хлынуло так много слов, шелеста, шепота, звона, смеха и вскриков, что едва не раскололся череп. Рокотов даже обрадовался наступлению беспамятства. Последним он ощутил уверенное прикосновение к руке и плечу прохладных пальцев.

***

– И принялся Зорц пахать землю, – произнес детский звонкий голосок совсем рядом. Рокотов попытался открыть глаза, но ничего не вышло. Он и пошевелиться мог с очень большим трудом. – Намечал он границы нового города, а его братец-близнец, Зерц, крутился рядом.

– Привет… – прохрипел Рокотов. – Ты кто?

В воображении он уже нарисовал себе маленькую девочку в легком светлом платьишке, почему-то в горошек. Нет. В те самые цветочки – с синими лепестками и желтой сердцевиной – которые он видел у того куста. Очень высокую для своих невеликих лет, стройную, с прямой осанкой (в условиях космического пространства горбятся и сутулятся лишь люди с врожденными болезнями позвоночника). Лицо угловатое, длинное и худое, бледное по причине недостатка ультрафиолета (хотя, конечно, смотря где летаешь, видал Рокотов космопроходцев с бронзовым загаром, очень смуглых и даже с темно-лиловой кожей). Светловолосая, с огромными, лучистыми серебристо-прозрачными глазами – будто лед, – не как у стационов, а как у космопроходцев, с чуть увеличенными зрачками. Понятно, здесь она просто не могла быть такой, Рокотов просто наделял незримую собеседницу привычной для себя внешностью. Так просто было легче: в числе своих легче всегда.

Видимо, Батли до него все же добежал, отнес в свою телегу и довез-таки до… как там его? Поселения? До него, что бы это слово ни означало. А там передал в руки врачей.

Однако, как и во многих подобных колониях, квалифицированного персонала не напасешься на всех страждущих. А учитывая общий бардак и идиотизм на Новом Йоркшире, наверняка, и с оборудованием напряженка. Вот и приставили следить за ним ребенка, а чтобы не скучала, сунули книгу и велели читать вслух. Вот только девчушка явно слишком увлеклась, потому и не зовет взрослых, вообще, похоже, не сообразила, что он пришел в себя.

– Смотрел Зерц, – продолжала она, не обращая на вопрос никакого внимания. Впрочем, Рокотову ведь могло только показаться, будто он спросил. Или сказал слишком тихо и невнятно, или подумал сделать это, но так и не произнес. – Смотрел, насмехался над глупостью брата, решившего вечный хаос к порядку привести. Самого-то Зерца все и так устраивало.

«Причем здесь хаос?» – подумал Рокотов.

– Как это причем?! – удивилась девочка. – Ты совсем тупой? Очертить – это ж то же самое, что закон издать. Зорц рамки очерчивал для людей, чтобы жили они в них, существовали в мире упорядоченном, не лезли за границу, поскольку не в состоянии своим умишком постичь даже того, чего у них перед носом расположено.

Рокотов скривился. Девочка в воображении вмиг подряхлела, скрючилась, превратилась в старуху-стационку. Такими становились землянки, вхожие в секту «Старожителей»: в условиях, когда внешность практически не зависела от реального физического возраста, находились любители старости, считавшие именно ее вершиной, к которой следует стремиться. Они делали все, чтобы уже к семидесяти выглядеть, будто свои далекие неухоженные предки, живущие максимум до ста. Впрочем, большинство эко-активистов в принципе не стремились существовать долго, полагали архаизм про «человеческий век» – оптимальным отмеренным людям сроком.

Бред! Ничем иным кроме лени, скуки и неспособности занять себя хоть чем-то новым не объяснимый! Космопроходцы жили в среднем около четырехсот-пятисот стандартных лет. И им не хватало! Жить хотелось гораздо дольше: видеть рождение и смерть звезд, галактик, долететь, наконец, до новых вселенных или хотя бы достичь границ собственной, заглянуть за эти проклятые границы, которые прочертил некто вроде Зорца.