Синдбад-Наме - Страница 66
Какое отношение «Синдбад-наме» имеет к книге Фанарузи, взятой Захири за основу, мы не знаем, но во всяком случае можем уверенно сказать, что Захири сделал с оригиналом все, чтобы придать ему ту крайнюю «элегантность», которая ценилась в художественной прозе. Язык книги Захири еще не достигает головоломной виртуозности «Анвари Сухайли», но тем не менее может считаться верхом совершенства для того времени. Почти всякое слово он дает в паре с его синонимом, а так как собственно таджикских слов хватить не могло, то Захири пользуется арабским словарем, привлекая редкие и малоупотребительные слова. Он вводит, по требованию стиля эпохи, стихотворные цитаты как таджикские, так и арабские. Захири включает цитаты из сочинений таджикских поэтов: много из Анвари и сравнительно малоизвестного Имади. Из произведений арабских поэтов наиболее широко использованы им диван ал-Мутанабби (915–965) и стихи Ибрахима ал-Газзи. Как очень характерную для этого времени черту нужно отметить значительное число четверостиший (среди которых есть приписываемые Омару Хаййаму, но есть и анонимные), по простоте и задушевности мало чем отличающихся от народной лирики.
По-видимому, сам Захири был лишен поэтического таланта. На это указывает хотя бы то обстоятельство, что даже в посвящении, где автор достигает наибольшего красноречия, он, переходя к стихам, дает отрывок из касыды Анвари. Стиль книги очень близок стилю «Макамов» его современника казн Хамид ад-Дина Балхи (ум. в 1163 г.).
В основу книги легло широко известное сказание, обычно носящее название «Синдбад и коварство женщин». Тема его не раз разрабатывалась в литературах Ближнего и Среднего Востока. В «Синдбад-наме» она немного осложнена. Синдбад здесь — мудрец, воспитатель царевича, ставшего жертвой клеветы рабыни его отца. Составив гороскоп царевича, Синдбад узнал, что в те дни, когда над царевичем стрясется беда, последний должен молчать в течение недели, в противном случае ему грозит гибель. Так как царевич сам защищаться не может, то в защиту его выступают семь везиров, которые стараются оттянуть время и не дать казнить наследника, чтобы через неделю тот смог сам оправдаться. Как полагается в таком произведении, и клеветница-рабыня, и везиры, и сам царевич все свои утверждения доказывают путем приведения притч, которых здесь мы находим тридцать четыре. Именно эти притчи и составляют ядро книги. В целом все произведение, несмотря на известную занимательность сюжета, все же представляет собой типичное «зерцало». Его основное назначение — показать правителю, как осмотрительно нужно решать дела, когда речь идет о человеческой жизни, и как важно иметь вокруг себя мудрых советников. Всюду, где это только возможно, автор вводит в свой рассказ поучения «об управлении страной». Так, характеризуя отца главного героя, шаха Курдиса, как мудрого и справедливого, он говорит о нем следующее: «Он заботился о подданных и не притеснял крестьян, ибо если делать это, то будет так, как если бы вырывать землю из-под стен [дома] с тем, чтобы обмазать [этой землей] крышу. [При этом] в самом скором времени дом сравняется с землей».
Особенность данного варианта предания заключается в том, что родившийся у шаха наследник оказывается невосприимчивым к наукам. Бесплодные усилия научить царевича науке об «управлении страной» заставляют шаха прибегнуть к помощи Синдбада, который берется разрешить эту трудную задачу и в конце концов добивается успеха. Этот мотив дает автору возможность ввести большое количество рассуждений о воспитании, его целях и методах. Для нас же сохранился очень интересный материал по истории культуры народов Средней Азии.
Введенные в ткань повествования притчи написаны вычурным языком, но, несмотря на это, они весьма живы и интересны. Широко использован старый прием баснописцев брать в качестве действующих лиц различных животных и, используя их характерные черты, применять их как маски для человеческих характеров. Примером может служить первая, эзопова притча, которая приводится в пересказе, а не в полном переводе.
Лиса нашла на дороге рыбу. Она обрадовалась этой неожиданной удаче, но по свойственной ей осторожности призадумалась: «Тут поблизости нет реки, нет и лавки, где можно было бы достать рыбу, верно, тут какая-нибудь хитрость».
Лиса пошла дальше и встретила обезьяну. Поклонившись обезьяне, она сказала: «Меня послали к тебе звери. Наш царь лев слишком свиреп и кровожаден. Мы решили низложить его и взамен посадить на трон тебя; если ты согласна, пожалуй за мной». Предложение это обезьяне польстило, и она пошла за лисой. Когда они подходили к месту, где валялась рыба, лиса сложила лапы и начала молиться: «Пошли нам знамение и сотвори какое-нибудь чудо в знак того, что наш выбор правилен». Пришли к рыбе, и лиса тотчас же завопила: «Молитва наша услышана, вот оно чудо, о котором мы просили! Эту рыбу бог послал тебе!» Обрадованная обезьяна протянула руку, схватила рыбу и, конечно, тотчас же попала в капкан. С перепугу она выронила рыбу, лиса подобрала ее и стала есть. Обезьяна спросила: «Что это ты ешь и что такое меня держит?» Лиса ответила: «Цари не могут обойтись без оков и тюрьмы, а раятам неизбежно нужен кусок и глоток».
Нельзя не признать, что эта притча для того времени очень остра и смела. Любопытна ирония в ответе лисы на наивное изумление обезьяны: таджикская фраза построена так, что может иметь два смысла: «шахам нужно иметь в своем распоряжении тюрьмы и оковы» и «шахам самим полезно испытать, что это такое».
Иной характер носит следующий рассказ:
Шли по дороге волк, лиса и верблюд. Из припасов на дорогу была у них одна лепешка. Дошли они до арыка, сели и стали спорить, как ее поделить. Порешили на том, что делить ее не будут, а целиком отдадут тому, кто из них старше. Волк сказал: «Меня мать родила за семь дней до начала сотворения мира». Лиса воскликнула: «Как же, как же, я при этом была, держала светоч и помогала твоей матери!» А верблюд протянул свою длинную шею, схватил лепешку, слопал ее и сказал: «Всякий, кто меня увидит, убедится, что я [тоже] не вчера родился от матери и намного вас обоих старше».
В самой последней, тридцать четвертой, притче разрабатывается хорошо известная тема, но подается она со специфическим среднеазиатским бытовым оттенком.
Оса видит, как муравей, выбиваясь из сил, тащит зерно. Она говорит ему: «Зачем ты так мучаешься, посмотри, как я кормлюсь без всяких забот и хлопот». Они вместе отправились к лавке мясника, оса уселась на баранью тушу и впилась в нее. Мясник увидел это, стукнул ножом и перерезал осу пополам. Муравей схватил упавшую на пол половинку за ногу, потащил и пробормотал: «Каково место пропитания, таково и место гибели».
Некоторые рассказы не совсем обычны для литературы этого жанра и скорее являются своего рода сказками, в которых частично используются бытовые моменты. Таков, например, большой рассказ самого шахзаде.
В Антиохии жил богатый купец. Как-то раз он узнал, что в одном дальнем городе сандал ценят наравне с золотом. Он собрал все свои средства, закупил на них сандал и повез его в тот город. Когда он подъезжал туда, там стало известно, что он везет очень много сандала. А там проживал один купец, у которого было небольшое количество сандала. Он испугался: «Проезжий пустит в продажу такое большое количество, собьет на него цену, и я понесу убытки. Надо этому помешать». Ку пец выехал навстречу приезжему и, увидев, что тот расположился на ночлег, разбил свою палатку по соседству с ним и начал готовить себе ужин, разложив костер из сандала.
Приезжий смутился, увидев это. Он пошел к местному торговцу и начал расспрашивать его о том, в какой у них цене сандал. Торговец воскликнул: «У нас-то! Да динар за хорвар!» Тогда приезжий рассказал, что весь его товар — только сандал и что, если цена действительно такова, он разорился. Местный купец предложил выручить его и купить у него весь его груз за одну мерку чего бы тот ни пожелал, будь то серебро, золото или жемчуг. Приезжий заключил такую сделку в присутствии законных свидетелей.