Симфония светотени, формы и колорита - Страница 5

Продолжим наши поиски истины. Необходимо в течение всей жизни углублять познание тех произведений, на которых остановился ваш взгляд, которые «зацепили» за нерв, доставили эстетическое удовольствие: кто автор, когда создано, что явилось толчком к работе над этим произведением? Хорошо бы каждому создать свою собственную мысленную «галерею искусств», свою «Третьяковскую галерею» и включить в нее только самые любимые, самые близкие тебе произведения, на которые хочется смотреть и наслаждаться и быть с ними почаще и подольше. Это я рекомендую сделать всем моим студентам.

Я расскажу только о тех, с кем мне посчастливилось работать, кого я близко знал. Как же происходит творческий процесс на съемочной площадке? Хочу порассуждать об этом на примере работы двух великих кинооператоров. После окончания кинооператорского факультета я был направлен в киногруппу фильма «Целина» (прокатное название «Первый эшелон») ассистентом оператора. В ходе съемок я имел возможность увидеть как работает главный оператор Юрий Израилевич Екельчик. А работа шла как-то легко, даже с улыбкой, можно сказать, артистично! Он любил держать в руке какую-нибудь палочку и как бы дирижировать ею, показывая куда поставить камеру, осветительные приборы и куда направить луч прожектора и, как я уже отметил, все это делал с доброй улыбкой. Мне приятно сказать, что Екельчик ко мне, всего лишь ассистенту, относился как к коллеге по творчеству и даже доверял снимать отдельные кадры и сцены. Однажды Екельчик сказал, что они с Калатозовым [знаменитый режиссер Михаил Константинович Калатозов (1903–1973)] задержатся, и просил меня поставить кадр и установить свет. Съемки были в Казахстане в годы освоения целины. Приехали через час. Калатозов спрашивает у Екельчика, сколько примерно ему надо на установку камеры и света? Екельчик шепотом спросил у меня все ли готово и тут же Калатозову: «Мы готовы!». И это не глядя в камеру! Такое доверие дорогого стоит! Я летал с отснятым материалом в Москву и по телефону сообщал Калатозову и Екельчику о качестве проявленного материала. Удивительно, даже через телефонную трубку чувствовалось, с каким волнением они слушали мои оценки качества изображения. Прилетев на целину, я узнал, что только по моей телефонной оценке был переснят целый эпизод!

Ю.И. Екельчик снял хорошо прошедший в прокате фильм «Богдан Хмельницкий», изобразительно эстетский фильм с Любовью Орловой «Весна» и, к моему глубокому сожалению, последний в своей жизни фильм «Первый эшелон».

Юрию Израильевичу Екельчику предстояла серьезная операция и он улетел в Москву, а доводить картину до конца прилетел хорошо знакомый мне Сергей Павлович Урусевский. Я уже знал, что кадры, снятые им, нередко совсем не похожи на то, что было перед объективом. Например, в фильме «Возвращение Василия Бортникова» надо было снять довольно неинтересный кадр: одинокая изба, скучное серое небо и все… Съемка происходила в пасмурный день. Сергей Павлович ставит внутрь избы осветительные приборы, зажигает их, в компендиум вставляется оттененный синий фильтр – то есть затемняется и становится приятно синим небо, затем он ставит оттененный нейтральный серый фильтр снизу – притемняется низ кадра – земля и нижние бревна избы. Это еще не все! В компендиум вставляется легкий фильтр тумана.

Я посмотрел в камеру и удивился – изображение радовало глаз и было совсем не тем, что находилось перед кинокамерой. Я снял то, что сумел создать Урусевский, затем открыл компендиум кинокамеры со всеми насадками и снял то, что было перед камерой, и затем снова закрыл компендиум. На экране я увидел красивый кадр, затем блекло-серое состояние природы и опять красивый кадр. Эту «манипуляцию» я вставил в свой дипломный фильм «Путь к экрану». Я снимал свой диплом о том, каков «путь к экрану» двух совершенно разных фильмов. Это были фильм-сказка «Садко» и, к сожалению, последний фильм великого режиссёра Всеволода Пудовкина «Возвращение Василия Бортникова».

Не могу не вспомнить еще один эпизод на этой же картине. Под Звенигородом шли съемки зимней натуры. Снимается кадр – героиня на повороте вываливается из саней. Я подговорил Сергея Павловича Урусевского попросить Пудовкина показать, как надо это делать героине фильма. Пудовкин с готовностью сел в сани, и вот из-за поворота в красивом зимнем лесу несутся конные сани. Всеволод Илларионович эффектно вываливается из саней, а я снимаю это ручной камерой. Пока Пудовкин возвращается, я договариваюсь с Урусевским и другими участниками киногруппы о том, чтобы сказать ему, что это получилось не очень интересно, короче – не то. Пудовкин удивлен, но идет еще раз показать, как эффектно вываливаться из саней. Я опять снимаю, спрятавшись за кустами. И тут Всеволод Илларионович видит меня и зло грозит мне кулаком. А вечером в местном доме отдыха, где жила вся киногруппа, когда я принимал душ, ко мне вваливается Пудовкин и протягивает мне намыленную мочалку. Тру кинематографическому гению спину. А затем, намылив свою мочалку, я протягиваю ее Пудовкину. Немая сцена, как в «Ревизоре»! Несколько секунд недоуменного выражения лица и… Режиссер все же начинает тереть мне спину, приговаривая: «Мало того, что заставил старика падать из саней, да еще и это!» Потом за ужином Всеволод Илларионович сказал: «Обязательно покажи мне, ух, стервец, что получилось на экране, не забудь!». Спустя время он посмотрел мою дипломную работу и она ему понравилось (или сделал вид?). И при каждой встрече на Мосфильме Пудовкин грозил мне пальцем, правда, с улыбкой! Но я морально оправдывал себя. Я напомнил Пудовкину, что во время съемки в павильоне он никак не мог добиться от актера определенной эмоции – взрыва бешенства и испуга. Всеволод Илларионович шепнул что-то своей ассистентке, и она во время съемки подползла к актеру и вонзила ему в мягкое место булавку. Актер взревел, начал орать, даже грозил жаловаться. А Пудовкин захлопал в ладоши и воскликнул: «Молодец, наконец-то превзошел сам себя! Браво! Кадр снят!». Видели бы вы какие различные эмоции пролетели по лицу режиссера, когда я сказал Всеволоду Илларионовичу, что в легкой форме повторил его гениальную находку. Искренний хохот – и я оказался в его объятьях, одного из трех гениев русского кинематографа – а это, как известно Эйзенштейн, Довженко и, конечно, Пудовкин.

Так вот, на съемки фильма «Целина» вместо заболевшего Ю. Екельчика прилетел на целинные земли С. Урусевский. Несмотря на разные служебные высоты – он главный оператор, я всего лишь ассистент, и разницу в возрасте, у нас уже на предыдущем фильме сложились довольно теплые, даже почти дружеские отношения. Он иногда спрашивал у меня, как бы я построил тот или иной кадр. Как-то снимали сцены в декорации железнодорожного вагона в павильоне. Сергей Павлович долго возился с какой-то многопружинной подставкой под штатив кинокамеры. Пружины выскакивали, дело явно не шло. Я сказал: «Давайте я сниму сцену в качающемся вагоне ручной камерой, покачиваясь на своих коленках, а?».

– «Ну, ты придумаешь!»

А в конце смены Сергей Павлович шепнул мне: «На завтра закажи «Конвас-автомат». И снимал, приседая на коленках сам! Сергей Павлович допускал к камере, только когда шли параллельные съемки. И вообще он не любил выпускать кинокамеру из рук, видно боясь за качество съемки.

По-моему, Урусевскому очень понравилось снимать свободной от штатива ручной камерой, хотя до этого он не любил и, кажется, совсем не снимал ручными камерами. Но в следующих фильмах Сергей Павлович широко и красиво снимал длиннющие планы ручной камерой, особенно в гениальном, думаю лучшем фильме XX века «Летят журавли».

Я уверен, крупные планы в этом фильме стоят того, чтобы попытаться осмыслить и поучиться у великого оператора. Но об этом в разделе «Портрет в живописи, фотографии и кинематографе». Он был волшебником в применении всяческих сеточек, оттененников, диффузионов и туманников. Я наловчился делать для Сергея Павловича самые невероятные насадки, продернутые сеточки и многое другое. На съемку я всегда таскал кофр, наполненный всем вышеперечисленным и еще многими фильтрами, в том числе нейтральными и цветными оттененниками.