Сильвандир. Сальтеадор (ил. И.Ушакова) - Страница 2

Наша поспешность и желание пустить лошадь галопом, чтобы поскорее добраться до таверны, – что, впрочем, вполне отвечало привычкам путешественника, – помешали нам обратить внимание на особу, достойную отдельного описания, хотя ее и окружала очень скромная обстановка. Эта девушка сидела в тени старого дуба, за небольшим холмом, где ее сложно было сразу заметить. Ей было лет семнадцать-восемнадцать, некоторыми чертами она походила на мавританку, но в то же время в ней можно было увидеть и представительницу европейских народностей, что только делало честь ее внешности. Она, вероятно, происходила от смешения двух рас и представляла собой как бы промежуточное звено, редкое сочетание жгучей обольстительности южной женщины с нежной красотой девы севера. Волосы ее были так черны, что напоминали крыло ворона; они обрамляли чудный овал ее лица, преисполненного необычайного достоинства. Ее большие голубые глаза были подобны цветам барвинка, их оттеняли такие же черные, как ее волосы, ресницы и брови. Ее алые губы напоминали цветом вишню, а белоснежные зубы могли бы соперничать с жемчугом. В каждом изгибе ее шеи проглядывала лебединая грация, гибкий стан походил на колеблющийся над озером тростник или на качающуюся от ветра пальму на оазисе, босые ноги отличались маленьким размером и красотой формы. Такова была внешность особы, на которую мы решили обратить внимание читателя.

Костюм девушки казался весьма причудливым. Ее голову украшал венок из жасмина, сорванного в саду у описанного нами домика; темно-зеленые листья и иссиня-черные плоды жасмина чудесно гармонировали с блеском ее волос. На шее у девушки висела цепь, составленная из плоских колец, продетых одно в другое и отбрасывавших желтые, как пламя, отблески. Платье необычного покроя было сшито из шелковой материи с блестящими полосками, какую раньше ткали в Гранаде и какую до сих пор ткут в Алжире, Тунисе и Смирне. Ее талию стягивал пояс с золотой бахромой, такие пояса в наше время надевают элегантные молодые испанцы, исполняя серенады в честь дам сердца. Если бы платье и пояс были новыми, то они, пожалуй, резали бы глаз яркой расцветкой, столь любимой арабами и испанцами, но от долгого ношения краски смягчились и обрели прелестный оттенок, который порадовал бы даже Тициана[10], а позднее заставил бы трепетать от радости и сердце Веронезе[11].

Что особенно поражало в этой девушке, – хотя в Испании подобная странность более понятна, чем где бы то ни было, – так это роскошь одежды по сравнению с простотой ее работы. Она пряла, сидя на большом камне в тени громадного зеленого дуба, у подножия одного из мрачных крестов, опустив ноги в серебристый ручей. Около нее, прыгая по скалистым уступам, грызла горькую кору ракитника жизнерадостная козочка – смелое и подвижное животное, обычный спутник бедняков, согласно Вергилию. В левой руке девушка держала веретено, а правой вытягивала нить. Поглядывая на свои ноги в водах струящегося ручья, она вполголоса напевала какой-то мотив. Он полностью отражал ее мысли и был отголоском никому неведомых звуков, рождавшихся в глубине души.

Время от времени красавица прерывала свое пение и работу, чтобы позвать козочку по-арабски и приласкать ее. Всякий раз, когда козочка слышала «maza», она встряхивала головой, звеня серебряным колокольчиком, и снова принималась щипать траву. Вот какие слова тихо и монотонно напевала пряха (впоследствии мы слышали их в долинах Танжера и в горах Кабилии):

Тут девушка подняла голову, чтобы позвать козочку, но едва она произнесла «maza», как вдруг застыла и устремила взор на дорогу, ведущую из Альхамы. На горизонте появился всадник на андалусской лошади. Он быстрым галопом спускался по склону горы, местами тенистому, местами освещенному солнцем.

Пряха еще на мгновение задержала на нем взгляд и снова принялась за работу, рассеянно вытягивая нить и делая вид, что не обращает внимания на приближающегося всадника. Но, когда он оказался поблизости, она начала четвертый куплет песни, в котором заключался ответ королю дону Фернандо.

El correo d’amor[13]

Пока пряха пела последний куплет, всадник успел настолько приблизиться к ней, что, подняв голову, она смогла хорошо рассмотреть его костюм и черты лица. Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти, в шляпе с широкими полями, с пером огненного цвета, то стелившимся по полям шляпы, то развевавшимся в воздухе от ветра. Из-под его головного убора, оставлявшего бо`льшую часть лица в тени, сверкали красивые черные глаза, с одинаковой легкостью загоравшиеся как пламенем гнева, так и огнем любви. Помимо прочего, всадника отличали прямой нос прекрасной формы, слегка приподнятые усы и великолепно очерченные губы.

Юноша, несмотря на жару, или, вернее, из-за жары, накинул плащ, скроенный подобно американскому пончо с отверстием для головы в середине; он почти целиком скрывал всадника. Под этим плащом из сукна огненного цвета, который вокруг шеи был расшит золотом под стать перу на шляпе, таился, судя по всему, весьма элегантный костюм – на это указывали выглядывающие из-под плаща рукава и ленты шаровар.

Что же касается лошади, с которой всадник будто составлял единое целое, то это было статное животное лет пяти-шести, с круто выгнутой шеей, с развевающейся гривой и с длинным хвостом – одним словом, той прекрасной масти, которую ввела в моду последняя кастильская королева Изабелла. Удивительно, как только всадник и лошадь, обладавшие столь пылким темпераментом, миновали опасные переходы, не скатившись в одну из пропастей Алькасина или Альхамы! Недаром одна мудрая испанская пословица гласит, что у пьяных и у влюбленных свои боги-покровители.

По правде сказать, наш всадник не был похож на пьяного, но на влюбленного походил как две капли воды. Об этом свидетельствовал и тот факт, что всадник промчался мимо нашей девушки, не взглянув на нее и, вероятно, даже не заметив ее, а между тем перед этой красавицей остановился бы даже сам король дон Карлос, умный и сдержанный, несмотря на свои девятнадцать лет. Подняв голову и посмотрев вслед промчавшемуся всаднику, девушка прошептала: «Бедный мальчик!.. Как жаль!»