Сильвандир. Сальтеадор (ил. И.Ушакова) - Страница 11

– Сюда, дочь моя, сюда!

Донья Флор бросилась отцу на грудь и, быстро передав ему кинжал, вполголоса проговорила:

– Отец, помните, вы рассказывали мне историю о римлянине по имени Вергиний?[32]

Не успела она произнести эти слова, как один из бандитов, протянувший было к ней руку, упал к ногам ее отца: дон Иниго вонзил ему в сердце хрупкий кинжал, казавшийся скорее игрушкой, нежели средством защиты. В то же мгновение чудовищный крик гнева раздался в венте. Десять ножей открылись, десять кинжалов появились из футляров, десять шпаг из ножен – теперь узникам грозила неминуемая гибель. Осознав, что час их смерти пробил, они обменялись последними поцелуями, прошептали последнюю молитву и, воздев руки к небу, одновременно воскликнули:

– Разите!

– Смерть! Смерть вам! – прорычали бандиты и с поднятым оружием набросились на старика и девушку.

Но в следующий миг раздался звон стекла – кто-то мощным ударом разбил окно. Молодой человек, вооруженный одним кинжалом, который висел у него на поясе, легко впрыгнул в комнату и спросил резким и властным голосом:

– Эй, господа, что здесь происходит?

Этот повелительный тон заставил всех смолкнуть. Ножи сложились, кинжалы скрылись в футлярах, шпаги возвратились в ножны, и разбойники, потупив взоры, тихо отступили, образовав большой круг, в центре которого стояли, обнявшись, отец и дочь. Их лица были обращены к незнакомцу.

Внезапное появление юноши, очевидно, стало совершенной неожиданностью как для бандитов, так и для пленников. Этот молодой человек, который таким удивительным образом ворвался в наше повествование и которому уготована в нем далеко не последняя роль, вполне заслуживает того, чтобы мы на время прервали наш рассказ и описали его портрет.

На вид этому юноше было лет двадцать семь – двадцать восемь. Ему очень шел костюм андалусского горца, состоявший из серой широкополой фетровой шляпы, украшенной двумя орлиными перьями, из вышитой кожаной куртки, какие еще и в наше время надевают охотники из Кордовы, когда отправляются в Сьерру-Морену, из алжирского пояса, украшенного шелками и золотом, из шаровар алого бархата с резными пуговицами и кожаных башмаков под цвет куртки, зашнурованных сбоку, на уровне лодыжек, что позволяло видеть его чулки.

Все оружие незнакомца составлял простой кинжал, вложенный в кожаные ножны с серебряными накладками и напоминающий те кинжалы, с которыми не расстаются охотники на медведей в Пиренеях. У него была рукоять из резного рога, украшенная серебряными гвоздиками, и хорошо заточенное длинное острое лезвие в два пальца шириной. Обладатель этого кинжала, бесспорно, был атаманом: его грозный голос моментально подействовал на грабителей, и они отступили от незадачливых путешественников. Костюм юноши дополняла мантия с горизонтальными полосами, которую он носил с императорским достоинством.

Атаман произвел на дона Иниго благоприятное впечатление не только своей молодостью, красотой и изяществом, но и тем, что держался как настоящий идальго. Будто для того, чтобы утешить оскорбленное самолюбие дона Иниго, он не старался ничем выделиться, а, напротив, отличался скромностью. И все-таки нарисованный нами портрет нисколько не польстил бы ему.

Увидев молодого человека, донья Флор удивленно вскрикнула. В этом крике выразилась невольная радость, как будто вновь прибывший был не на стороне бандитов, а являлся посланником Небес, призванным помочь ей и ее отцу. Дон Иниго тотчас понял, что с этого момента разбойничья шайка отошла на задний план и что его участь и участь его дочери теперь всецело зависят от этого юноши. Но старик был слишком горд, чтобы заговорить, он ждал, и его окровавленный кинжал по-прежнему был направлен в грудь дочери. Сальтеадор начал первым:

– Сеньор, я не сомневаюсь в вашей храбрости, но все-таки мне кажется, что вы слишком самоуверенны, если полагаете, что этой иголкой можно отбиться от двадцати человек, вооруженных кинжалами и шпагами.

– Если бы я притязал на жизнь, – ответил дон Иниго, – то это действительно было бы безумием. Но я хотел убить дочь, а затем себя, это казалось и теперь еще кажется мне вполне исполнимым и даже легким.

– Почему же вы хотите убить сеньору и себя?

– Здесь нам грозят насилием, которому мы предпочитаем смерть.

– Сеньора – ваша жена?

– Она моя дочь.

– Во сколько вы оцениваете свою жизнь и ее честь?

– За свою жизнь я готов заплатить тысячу крон, что же до чести дочери – то ей нет цены.

– Я дарю вам вашу жизнь, сеньор, – ответил Сальтеадор. – А сеньора может чувствовать себя здесь в такой же безопасности, как если бы она находилась в комнате матери и под ее защитой.

Среди бандитов раздался ропот негодования.

– Все вон! – приказал Сальтеадор, указывая жестом на дверь. Он не пошевелился до тех пор, пока последний разбойник не покинул комнату.

Когда все они вышли, атаман запер дверь и вернулся к дону Иниго и его дочери, все это время с удивлением и беспокойством следившими за ним взглядом.

– Надо простить их, сеньор, – сказал юноша. – Они грубияны и дикари, а не благородные люди, как мы с вами.

Дон Иниго и донья Флор продолжали смотреть на молодого человека уже с меньшим беспокойством, но с гораздо большим удивлением: бандит называл себя благородным человеком, а его манеры и достоинство, о котором он не забывал ни на минуту, красноречивее, чем его слова, свидетельствовали о том, что он не лжет.

– Сеньор, – с трепетом сказала девушка, – я вижу, что отец никак не решится поблагодарить вас, позвольте же это сделать мне – за него и за себя.

– И ваш отец прав, сеньора: слова благодарности из ваших уст имеют цену, какой не имеет благодарность самого короля.

Потом, обращаясь к старику, юноша произнес:

– Я знаю, что вы торопитесь, сеньор. Куда вы направляетесь?

– Я еду в Гранаду по приказанию короля.

– А! – с горькой и насмешливой улыбкой воскликнул Сальтеадор. – Отголоски его прибытия достигли и нас: вчера прошли солдаты, которые обстреливали гору. Король хочет, чтобы двенадцатилетний ребенок мог пройти от Гранады до Малаги с мешком золота в каждой руке и чтобы от тех, кого он встретит в пути, мальчик не услышал бы ничего, кроме обычного приветствия путников: «Иди себе с миром!»

– Такова его воля, – сказал дон Иниго, – и он уже отдал соответствующие распоряжения.

– В какой срок король дон Карлос приказал очистить горы?

– Говорят, что он дал на это верховному судье две недели.

– Как жаль, что вам, прекрасная сеньора, пришлось ехать через горы сегодня, а не через три недели! – обратился Сальтеадор к девушке. – Вместо напугавших вас бандитов вы встретили бы здесь честных людей, которые сказали бы вам: «Идите с миром!» – а в случае необходимости и проводили бы вас.

– Мы повстречали нечто лучшее, сеньор, – возразила дочь дона Иниго, – благородного человека, который вернул нам свободу.

– Не надо меня благодарить, – сказал Сальтеадор, – я подчиняюсь власти более сильной, чем моя воля.

– Чьей же?

Бандит пожал плечами.

– Не знаю. К несчастью, я – человек настроения. Моим сердцем и шпагой движут порывы, влекущие меня то к хорошему, то к дурному, чаще к дурному. Но, как только я увидел вас, неведомая рука вырвала злобу из моего сердца и отбросила ее так далеко, что – даю слово благородного человека – я старался разозлиться и не смог.

Дон Иниго внимательно смотрел на молодого человека, пока тот говорил, и – странная вещь! – слова Сальтеадора, то насмешливые, то мягкие и нежные, невольно находили отклик в душе старика. Донья Флор, в свою очередь, медленно приблизилась к дону Иниго, но отнюдь не из страха. Голос юноши странно на нее подействовал: она почувствовала пробегавшую по ее телу приятную дрожь и, как малое дитя, искала в объятиях отца защиты от неведомого чувства, овладевшего ей.