Сильвандир. Сальтеадор (ил. И.Ушакова) - Страница 1

Среди горных цепей, пересекающих Испанию от Бильбао до Гибралтара и от Аликанте до мыса Финистерре, Сьерра-Невада, несомненно, самая живописная и поэтичная: там все дышит историей. Это продолжение Сьерра-де-Гуаро, отделенное от нее лишь прелестной долиной, откуда берет начало маленькая река Орхива, впадающая в море между Альмуньекаром и Мотрилем. Там до сих пор все осталось арабское: нравы, костюмы, названия городов, памятники, ландшафты, хотя мавры вот уже как два с половиной века покинули королевство Альмохадов[1].

Дело в том, что эта земля, доставшаяся маврам из-за измены графа Хулиана, была землей обетованной для сынов Пророка. Расположенная между Африкой и Европой, Андалусия переняла красоту одной «соседки» и богатство другой, не разделив их недостатков; ее роскошная растительность, орошенная чистыми водами, стекающими с Пиренеев, не знает ни палящего солнца Туниса, ни сурового климата России. Привет тебе, Андалусия, сестра Сицилии! Вы, счастливые обитатели Севильи, Гранады и Малаги, живите, любите, умирайте так же весело, как если бы вы жили в Неаполе!

Мне приходилось видеть в Тунисе мавров, владевших ключами от домов, которые принадлежали в Гранаде их предкам. Они получили эти ключи в наследство от своих отцов и думали завещать их своим детям. Они были уверены в том, что когда-нибудь их дети вернут себе город и найдут на его улицах дома, в которых жили их деды, нисколько не изменившимися за те двести сорок четыре года, что прошли с 1610 по 1854 год. Численность их народа, однако, уменьшилась за это время с пятисот тысяч до восьмидесяти тысяч. Счастливый обладатель ключа наверняка открыл бы дверь пустого дома, беспечные обитатели которого не потрудились даже сменить замок. Действительно, ничто испанское не укоренилось на этой земле, где растут пальмы, кактусы и алоэ; даже дворец, который начал строить благочестивый Карл V, чтобы не селиться в жилище эмиров и халифов, над которым возвышалась Альгамбра[2], не смог подняться под насмешливым взглядом своего соперника выше первого этажа.

Королевство Гранады – последний пережиток владычества арабов в Испании – простиралось по берегу Средиземного моря от Тарифы до Альмасарона на сто двадцать миль и на тридцать пять – сорок миль от Мотриля до Хаэна в глубь страны. Кроме того, оно славилось такими шедеврами искусства и достижениями цивилизации, о которых нашим современникам оставалось только мечтать. Сьерра-де-Гуаро и Сьерра-Невада отсекают две трети этой страны.

С высочайшей вершины Муласена видны были границы Гранады. На юге – Средиземное море, необъятная голубая скатерть, простирающаяся от Альмунекара до Алжира, на севере – долина Гранады, бесконечный зеленый ковер, расстилающийся от Уэльмы до Карденьяса. А на западе и востоке – бесконечная горная цепь с заснеженными вершинами, каждый изгиб которой кажется внезапно замерзшей волной океана, стремящейся ввысь.

У подножия этих снежных волн, справа и слева от моря льда, раскинулись горы меньшей высоты, постепенно переходящие в холмы. Они поросли лишайником, красноватым вереском, мрачными елями, зелеными дубами, желтеющими пробковыми деревьями, а также деревьями других пород с листвой всевозможных оттенков. Между ними зеленеют лужайки, покрытые, точно ковром, кустами ежевики, фисташника и мирт.

В настоящее время три дороги – из Мотриля, Велес-Малаги и Малаги – прорезают заснеженную сьерру[3] и ведут от берега моря в Гранаду: первая – через Хаэн, вторая – через Алькасин, а третья – через Кольменар. Но в те времена, о которых пойдет повествование в нашем рассказе, в начале июня 1519 года, этих дорог еще не существовало, вернее, они представляли собой едва заметные тропинки, по которым невозмутимо пробирались беспечные арриеро[4] и их мулы. Эти дорожки редко пролегали по ровным местам, чаще они тянулись по ущельям и возвышенностям, то опускаясь, то поднимаясь, будто нарочно испытывая терпение путешественников.

Время от времени узкая лента тропинки огибала какую-нибудь скалу, напоминавшую гигантский египетский пилон[5], – и тогда путешественник со своим беззаботным мулом свешивался над пропастью, устремляя вниз испуганный взгляд. Дорога становилась все круче, и нога человека или мула рисковала оступиться на этих блестящих и скользких, как мрамор, камнях, шероховатости которых сгладились благодаря проходившим по ним караванам.

Правда, как только удавалось миновать это орлиное гнездо, носившее имя Альхамы, идти становилось легче, и путники попадали в долину Хаэны, если они направлялись из Малаги в Гранаду через более простой спуск. Преодолев все эти препятствия, путник, однако, не чувствовал себя в безопасности, хотя, конечно, теперь опасность была менее ощутима, но все еще присутствовала в сознании. Ни справа, ни слева не было пропастей, дорогу окружали густые заросли кустарника, но то здесь, то там попадались кресты со зловещими надписями. Эти кресты отмечали могилы путешественников, убитых бандитами. В то неспокойное время они заполонили горы Кордовы и Гранады, то есть Сьерру-Морену и Сьерру-Неваду.

Надписи, покрывавшие эти кресты, не оставляли никакого сомнения в причине смерти тех, кто покоился под ними. Проезжая по этим землям после тех путешественников, с которыми через несколько мгновений познакомятся наши читатели, три века спустя, мы видели подобные кресты и списали с них мрачные и вовсе не вселяющие в путников успокоения слова:

Но чаще встречаем другое: «Aqui mataron un hombre»[6]. Это подобие кладбища растянулось на полторы-две мили, во всю ширину долины. Далее, перебравшись через ручеек, который, обогнув деревню Касен, впадал в Хениль, путники оказывались в другой части гор. Они были менее суровы, чем первые, и легче проходимы. Тропинка, миновав узкие места и остроконечные скалы, теперь терялась в необъятном сосновом бору. Путник чувствовал, что вступает в более спокойную местность. Мили полторы дорога шла в тени леса, а затем глазам путешественника открывался райский уголок. К нему вел пологий спуск – зеленый ковер, испещренный желтыми благоухающими цветами дрока и красными ягодами толокнянки, очень похожими на землянику; вкус этих ягод скорее напоминает банан, нежели ту прекрасную ягоду, на которую они похожи. Достигнув этого места, путник мог облегченно вздохнуть: он оставил позади двойную опасность – разбиться, скатившись в пропасть, или быть убитым бандитами.

Слева от дороги, в четверти мили от нее, возвышалось точно построенное из меловых камней маленькое строение, одновременно походившее и на таверну, и на крепость. Террасу этого сооружения окружал парапет с прорезанными в нем амбразурами, дверь была обита железом. Над ней был нарисован смуглый мужчина с черной бородой и тюрбаном на голове. В руке он держал скипетр. Под портретом красовалась следующая надпись: «Al Rey Moro»[7].

Хотя из этой надписи вовсе не следовало, что мавританский король, под покровительством которого стала процветать таверна, был последним властелином Гранады, – это было очевидно всякому человеку, даже совершенно чуждому искусства. Художник явно старался изобразить сына Зорая, Абу Абала, прозванного Аль-Закиром, которого Флориан сделал одним из главных персонажей в своей поэме «Гонсальво де Кордова»[8], наделив его именем Боабдила[9].