Сильнее смерти - Страница 77
- Боюсь, что нам пора. Прощайте. Было очень приятно снова встретиться с вами. Когда увидите Дэйзи, пожалуйста, передайте ей мой сердечный привет.
Миссис Уэгг неожиданно достала из ридикюля носовой платок. Мистер Уэгг гулко откашлялся. Джип смотрела, как пес Дакки ковыляет вслед за ними, и слышала, как миссис Уэгг, не отнимая платка от лица, зовет: "Дакки! Дакки!"
Уинтон сказал тихо:
- Значит, у этой пары - такая красивая девица! Ну, она показала себя не с лучшей стороны, насколько я могу судить. Она все еще с нашим бывшим другом, как мак говорила твоя тетушка.
Джип кивнула.
- Да. И я надеюсь, что она счастлива.
- А он, видимо, не очень. Ну и поделом ему! Джип покачала головой.
- Не надо, отец!
- Да, не надо желать человеку худшего, когда ему, видимо, и так достается. Но когда я вижу людей, которые смеют задирать нос перед тобой, тогда, черт побери...
- Родной, - какое это имеет сейчас значение?
- Для меня - очень большое! - Его рот искривился в мрачной усмешке. Ну, да, все мы одинаковы, когда дело доходит до осуждения ближних.
В эти немногие дни, проведенные на Тэнбриджских водах, они открыли себя друг другу больше, чем за многие годы. Размягчили ли лечебные ванны непроницаемую броню Уинтона или на него произвел действие здешний воздух, который мистер Уэгг находил "немножко... э... железистым", но он явно отступил от первейшей обязанности мужчины - скрывать свои переживания.
В последний день их пребывания в Тэнбридже они пошли в один из близлежащих лесов. Джип была растрогана красотой освещенных солнцей деревьев, и ей не хотелось разговаривать. Но Уинтон, которому предстояло расстаться с нею, был чрезвычайно разговорчив. Он начал с того, что в конном спорте происходят зловещие перемены - все стало таким плутократическим, и эти американские седла, и букмекеров развелось видимо-невидимо - словом, положение трагическое; потом он пустился в целую иеремиаду по поводу общего состояния дел: парламент - теперь, когда его членам платят жалованье, утратил всякое уважение к самому себе; города объедают деревни; над охотой нависла угроза; сила и вульгарность печати ужасающи; женщины потеряли голову; и все словно стыдятся своих "хороших манер"... К тому времени, когда маленькая Джип достигнет возраста своей матери, наверно, все они подпадут под власть Наблюдательных Комитетов, будут жить в городах-садах и отчитываться за каждую истраченную полукрону и за каждые полчаса своего существования; лошадь превратится в вымирающий вид животного царства - ее будут показывать только раз в году на церемониях у лорд-мэра. Он надеется, что не доживет до этого времени. И неожиданно Уинтон добавил:
- Как ты думаешь, Джип, что бывает после смерти?
- Ничего, отец. Я думаю, мы просто вернемся обратно.
- А! И я так думаю!
Ни она, ни он не знали, что думал каждый об этом раньше.
Джип пробормотала:
La vie est vaine
Un peu d'amour.
Un peu de haine
Et puis bonjour {*}.
{* Жизнь - пустое дело: немного любви, немного ненависти - и вот уже конец! (франц.).}
Уинтон не то фыркнул, не то засмеялся.
- А то, что называют "богом", - что это такое в конце концов? Просто то лучшее, что человек может извлечь из себя, и ничего больше - насколько я в состоянии судить. Невозможно вообразить больше того, чем ты можешь вообразить. Но одно меня всегда ставило в тупик, Джип. Всю жизнь мое сердце принадлежало одной женщине. Наступает смерть, и ты уходишь! Зачем же я любил, если мы уже никогда больше не встретимся!
- Может быть, любить кого-либо или что-либо всем сердцем - это и есть главное в жизни?
Уинтон посмотрел на нее.
- Да-а-а, - протянул он, наконец, - я часто думаю, что верующие простачки откладывают деньги, чтобы поставить на лошадь, которая никогда не побежит. Возьми этих йогов в Индии: сидят себе, и весь мир может полететь к черту, а им нипочем, они надеются, что им будет лучше в царстве божьем. Ну, а если оно не наступит?
Взяв его под руку, она крепко прижалась к нему.
- Нет, отец, мы с тобой уйдем из жизни туда, где ветер, солнце, деревья, вода - как Прокрида на моей картине.
ГЛАВА VI
Брайан Саммерхэй сел в ночной экспресс из Эдинбурга с двойственным чувством - печали о девушке, которую он оставил, и тоски по женщине, к которой возвращался. Как могли одновременно жить в его сердце и та и другая? Но, лежа на вагонной полке, он с приятной легкостью вспоминал о Диане, протягивающей ему чашку чая и поглядывающей на него с насмешливой улыбкой, пока он перелистывает страницы ее нот; и тут же в следующую минуту уносился мыслью к Джип, весь охваченный желанием обнять ее, услышать ее голос, глядеть в ее глаза, прижаться губами к ее губам; он знал, что такой любви, такой дружбы, насыщающих душу и тело, он не найдет нигде. И все-таки в глубине сердца притаилась легкая тоска и по той рыжеволосой девушке.
Утомленный этим странным колебанием чувств, он заснул и видел сны-какие человек может только видеть в поезде; потом на какой-то станции проснулся от удивительной тишины, снова проспал, как ему показалось, несколько часов и опять проснулся на той же станции; и опять заснул, пока, наконец, не очнулся в Уилсдэне при ярком свете дня. У него было теперь только одно страстное желание - увидеть Джип! Садясь в такси, он улыбался, радуясь даже лондонскому утреннему туману.
Она стояла в дальнем углу комнаты гостиницы, смертельно бледная, дрожащая с головы до ног; и когда он крепко обнял ее, она глубоко и прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Прижимая губы к ее губам, он чувствовал, что она почти в обмороке; да и сам он тоже не сознавал ничего, кроме этого поцелуя.
Наутро они уехали за границу, в маленькое местечко, недалеко от Фекана, в Нормандии. Здесь, в деревне, все было огромных размеров - люди, животные, неогороженные поля, дворы ферм, осененные огромными деревьями, небо, мюре, даже черника. Джип была счастлива. Но дважды приходили письма с шотландскими марками, написанные тем самым, хорошо памятным ей почерком. В темноте призрак всегда кажется огромным, в тумане - особенно реальным. Ревность коренится не в разуме, а в натуре человека, любящего со всей силой отчаяния и в то же время полного гордости. Ревность вырастает из скептицизма. Если бы гордость даже позволила ей расспрашивать его - что толку? Она все равно не поверила бы его ответам. Конечно, он сказал бы - возможно, только из жалости, - что никогда не позволял себе и думать о другой женщине... Но, в конце концов, может быть, все это - только ее воображение? Было ведь немало часов за эти три недели, проведенных вместе, когда она чувствовала, что он действительно любит ее, и была счастлива.