Сила - Страница 12

До сих пор предлагались парафразы типа „утекала его жизнь“, но естественно было сделать на основании этих выражений вывод, что вытекающая жидкость как раз и представляла собой эон и что эта жидкость „утрачивается“ во время плача» (т. ж., с. 207).

В старой русской песне поется: «ты раскинула печаль по плечам, распустила сухоту по животу». Живот этот воспринимается современным человеком как вполне телесный орган. Однако наши предки, скорее, назвали бы сам орган пузом, брюхом или чревом. То, что сухота пошла по животу, означает, что вместе с печалью начала высушиваться из тела тоскующей женщины сама жизнь, на старом русском – живот. И высушивается она именно со слезами…

Эта загадочная жидкость, которую физиологи считают видом телесной секреции, до сих пор совершенно не понята. Безусловно, слезы никак не связаны с необходимостью смачивать глазные яблоки или промывать засорившиеся глаза. Более того, последнее время даже физиологи начали обращать внимание на то, что слезы связаны с чувствами, и хоть они и пытаются нейронно увязать «слезные железы человека с областью головного мозга, отвечающего за эмоции», однако вынуждены сами признавать, что «причины происхождения эмоциональных слез во время плача еще не выяснены».

При этом, однако, выяснено, что даже химический состав таких «эмоциональных слез» отличается от обычных выделений слезных желез: «в них гораздо больше гормона пролактина, адренокортикотропного гормона, энкефалина, а также элементов калия и марганца». И даже слезы радости и горя выглядят разными под микроскопом! В общем, чувства порождают не просто плач, но и совершенно новое вещество, выделяемое с помощью органов внутренней секреции.

Соответственно, если некое вещество откуда-то берется, то вещества в том месте, откуда брали, должно оставаться меньше. И древние, сколь это ни поразительно, это заметили и отметили в живом языке:

«Когда переодетый Одиссей рассказывал Пенелопе о своих странствиях, „ее слезы текли, когда она слушала, и ее плоть таяла. Подобно тому, как тает снег на вершинах гор и от его таяния наполняются реки, так таяли ее прекрасные щеки, когда она проливала слезы“ (Одиссея)» (т. ж.).

Этот образ совершенно естественен для русского языка, где таять от горя означает худеть, чахнуть, сохнуть. Но что еще удивительнее, русский язык знает, что таять можно и от счастья, и от радости, и от восторга, от любви. И даже от слов.

Иными словами, плоть и чувства связаны удивительным образом, как если бы плоть набухала от готовности плодоносить, наливаясь неким веществом жизни, но могла бы терять его, если меняется душевное состояние. Другое имя для того же самого вещества – жизненная сила или сила жизни – спорость, как говорили в старину, которая и определяет плодоношение и способность наливаться и питать.

В этом отношении поразительно сходство между зерном, плодами растений и женской грудью, которая, к слову сказать, тоже набухает от наполнения некой жидкостью, дающей жизнь. И силу!

Вещество жизни оказывается почти в прямом смысле и веществом силы. По крайней мере, жизненной.

Простое и очевидное наблюдение над растениями, показывающее, что засыхающее растение умирает, было перенесено нашими древними предками на людей, и там наблюдательный глаз обнаружил те же самые признаки: старость начинается с высыхания.

«Содержавшаяся в теле жидкость казалась основой жизни и сил. Она не только очевидно расходовалась в виде слез, пота и семени, но и в обычной жизни запасы этой жидкости соответствовали запасам жизненных сил, и ее убывание означало убывание жизни. Так, при серьезной болезни пациент „тает“ (Одиссея), истекая потом и одновременно теряя силы. „Тело“ убывает вместе с жидкостью» (т. ж., с. 214).

Такой вывод должен был повлечь за собой вполне естественный вопрос: как можно сохранить и продлить свою жизнь? И поскольку сходство с растениями казалось бесспорным, то бесспорным казался и вывод: растения надо поливать, чтобы они пили влагу и возвращались к жизни, так же и с человеком. Чтобы жить, надо пить, нельзя позволять жидкости покидать тело.

После такого умозаключения вопрос сводился лишь к тому, что пить? Аналогия с растениями довольно быстро привела к мысли, что пить можно и воду, и молоко, но самое ценное – это сок растений, перебродивший в вино! Очевидно, мысль эта подкреплялась тем, что вино приводило в измененное состояние сознания, что виделось способом общения с богами. А древние, если вспомнить их пристрастие к психотропным грибам и растениям, были очень чутки к любой возможности приобщения к божественному.

«Почему в роли влаги жизни выступает именно вино? Мы видели, что древнейшие греки признавали родство людей и растений, жидкость, содержавшаяся в человеке, отождествлялась с соком растений. У человека эта жидкость преимущественно концентрировалась в голове, содержащей семя, и у растений тоже в их „голове“, то есть в плодах.

В проклятии, приведенном Гомером, вино заменяет собой жизненную влагу, находящуюся в мозгу. Вино, семенная жидкость лозы, приравнивалось к семенной жидкости человека. Культ бога вина Диониса носил выраженный фаллический характер. Вино напрямую поступало в мозг, средоточие гения» (т. ж., с. 216–7).

Вино ударило в голову, как это знакомо для русского человека!

Я не приводил всех доказательств, собранных Ониансом, того, что древние считали именно голову местом, где порождается семя. Но от себя могу напомнить о том, как в «Речных заводях», китайской книге тринадцатого века, буйный герой, которому не понравились насмешки просветленного, пробирается к тому ночью, застает его медитирующим и разрубает ему голову своим чудовищным топором. Из раскрывшейся головы брызжет белая жидкость – чистое семя! На следующий день, правда, просветленный оказывается жив…

Однако мне в этой связи кажется гораздо более важным то, что при крещении Руси Владимир отказался принять лишь одно условие византийской церкви: отказ от вина. Как рассказывает Летопись, он сделал это, заявив: «Питие есть веселие наше». И эти слова долго воспринимались как склонность русских к пьянству. А могли означать именно то, что и у греков – связь с жизненной силой и способ ее восстановления, поскольку та Русь еще не знала водки и пила пива, браги и меды.

И еще одно всплывает в моем сознании в связи со всем этим. В русских сказках постоянно присутствуют мертвая и живая вода. В восьмидесятых годах прошлого века мне довелось во время этнографических сборов столкнуться с людьми, которые были «знающими», как говорилось. Мне повезло, мне не только рассказывали, но и учили кое-чему.

И когда учеба оказывалась изнурительной, мне не давали пить, а давали фрукты или ягоды, со словами: «Попей!» Естественно, меня это удивило, и я спросил: «Почему попей? Почему не поешь?»

– Потому что этот сок – живая вода! – ответил мне тот старик.

– Как живая? Почему живая?

– Он не просто дает напиться. Он замещает то, что в тебе состарилось. Омолаживает…

Очевидно, то же самое делает и вино. Вот почему, подымая здравицу, говорят хозяину: «Твое здоровье!» Что означает: пью не вино, пью здоровье, наполняясь им! Пью то здоровье, которое ты разлил по нашим чашам!

Однако почему же голова казалась древним источником этой жизненной силы? Ответ прост: обилие влаги, как в тех родниках, откуда берут начала реки, ведет к обильному рощению. Средоточием головы является Родничок, а вокруг него во все стороны вещество жизни пробивается в виде волос и зубов! Даже Аристотель писал:

«Голова кажется источником жидкости, и волосы на ней растут благодаря этому изобилию влаги» (т. ж., с. 232).

Из этого Аристотель, склонный к рассудочности, делал заключение, что потеря волос на голове ведет к ослаблению половых сил, что отметил Онианс:

«Как мы знаем, волосатость считалась признаком половых сил, а лысина изобличала утрату семени» (т. ж., с. 232–3).