Сибирские сказки - Страница 7

Вздумал хан перекочевать на новые пастбища — всех людей поднял, все табуны и стада взбаламутил. Двум серым ястребам, стойбище с воздуха охранявшим, хан приказал:

— Быстрее ветра мою землю облетите, всем птицам скажите: через три дня, когда луна будет круглой, как шаманский бубен, я на новое место кочевать начну. Пусть все летят мне помогать.

Два серых ястреба крыльями земли коснулись, хану низко поклонились, в один миг в голубом небе исчезли.

Двум чёрным собакам, стойбище охранявшим, хан приказал:

— Быстрее горной реки мчитесь, всем зверям на моей земле скажите: пусть прибегут — мне кочевать помогут.

Две чёрные собаки хана не дослушали — вдаль метнулись: вихри за ними угнаться не могли.

Три дня миновало, три ночи прошло — все звери прибежали, все птицы прилетели, весь народ собрался: все готовы хану помогать на новое место перекочёвывать. Один коростель в тенистом кусту проспал.

Жаркое солнце поднялось над горами — хан Ай-Каан со своими стадами и табунами в путь отправился. Все хану помогают — коростеля нет.

В полдень коростель от жары проснулся, вспомнил про ханский приказ и задрожал от страха:

«Грозный хан отрубит мне ноги, обрежет крылья, оторвёт голову… Дух из меня грозный хан вышибет…»

От страха коростель привычке своей изменил — не побежал, а полетел к старому ханскому стойбищу. Сверху он всё там осмотрел и ещё больше ужаснулся: где юрты стояли, там холодная зола осталась, где скот гулял, там теперь сухой помёт валяется. Человеческого голоса не слышно, ни птиц, ни зверей не видно — пусто в долине.

«Жизнь моя кончается, — подумал коростель, — злой хан меня со света сгонит…»

И полетел коростель догонять хана, решил попросить у него прощения. Внизу быстрые реки блестели, снежные горы мелькали, голубые озёра оставались позади. До большого болота коростель долетел — человеческий голос услышал. На чёрную кочку коростель опустился, кругом посмотрел. Двухлетний жеребёнок хана в бездонном болоте утонул. Двое из рабов на берег его вытаскивали, песню дружно запевали:

Под песню дёргали, а вытащить жеребёнка не могли. Коростель рядом ходил и тихонько подпевал:

Хотел ханским рабам помочь, но не знал, за что ухватиться: за гриву возьмёшься — человеку под ногу попадёшь, за хвост ухватишься — жеребёнок придавит. Маленький коростель от лёгкого щелчка умереть может…

Вдруг земля закачалась, бездонное болото всколыхнулось — на берегу сам хан появился на соловом коне. Лицо у хана чёрным волосом заросло: от скул борода за плечами развевалась, от подбородка густая борода до опояски росла. Глаза у хана дикой кровью налились, голос его, подобно грому, на всё болото гремел:

— Маленького жеребёнка не можете вытащить, лентяи? Головы оторву — к ногам положу, ноги оторву — к голове положу!..

Хан плетью взмахнул — синее небо на две половины рассёк.

У маленького коростеля от испуга чуть сердце не лопнуло. Что сказать — не знал, умирать — не хотел. Из куста в куст коростель бегал, с кочки на кочку прыгал и громче всех кричал:

Ханские рабы так дружно дёрнули, что жеребёнок в один миг на берегу очутился. От радости копытами ударил, хана в болото сбил.

А коростель с перепугу продолжал кричать где-то под кочкой:

— Дёрнем, дёрнем…

Два человека прикрикнули на него, но он не унялся. С тех пор каждое лето коростель из тёплых стран прибегает к болоту, садится в кусты и кричит без отдыха:

— Та-а-арт, та-а-арт…

Ему кажется, что он всё ещё помогает жеребёнка из болота вытаскивать.

А люди над коростелём смеются:

— Дёргай, дёргай, глупыш!.. Дёргай, пока сила есть…

Жил на Алтае хан Сары-каан. Богатству его — счёта не было. А сам Сары-каан горького от сладкого различить не мог, чёрное с бурым путал.

Вот раз хан Сары-каан посылает своего раба:

— Узнай, кто у моей дочери родился.

Пошёл раб, видит — девочка. Испугался он, идёт домой и думает: «Как быть? Скажу: сын — хан Сары-каан поверил бы, да ему люди объяснят, тогда мне за ложь голову долой. Скажу: дочь — за дурную весть всё равно шею под топор».

Пришёл домой.

— Ну, — кричит хан Сары-каан, — кто родился? Говори скорее. Пусть мои уши порадуются.

Раб не может рта раскрыть. Подол старой овчинной шубы по коленкам хлопает. Шапка в руках дрожит. Коса на левое ухо свесилась. Зубы стучат, как в большой мороз.

— Де-евочка…

— А я говорю — сын, значит — сын. Где мои палачи?

Прибежали палачи, раба ремнём скрутили. Тут вдруг перепёлка прилетела, хану на голову села.

— Эй, раб, — взвыл хан Сары-каан, — сейчас же перепёлку поймай!

Развязали тугие ремни палачи. Раб протянул руку к перепёлке.

— Глупый ты, глупый! — засмеялся хан Сары-каан. — Кто же птицу руками ловит? Возьми железную кувалду и ударь.

Хан Сары-каан строго приказал. Раб обрадовался. Кряхтя, обеими руками кувалду поднял. Размахнулся. Перепёлка свистнула и улетела, а железная кувалда всей своей тяжестью опустилась на голую башку хана Сары-каана.

Вместе с небом и землёй был сотворён Байбарак-богатырь, ездящий на пятнистом, как барс, коне.

Луна и звёзды засияли, когда родилась Ермен-Чечен. Она быстрей травы, как камыш, росла. Словно мальчик, диких коней объезжала Ермен-Чечен.

Рядом с ней один раз богатырь Байбарак встал; пал на правое колено и, крепко ухватив её руку, сказал сквозь стиснутые зубы:

— Отныне мы вовек неразлучны.

— Всегда вместе будем, — ответила Ермен-Чечен.

Крепко, злобно ударил своего серого, как железо, коня старик-отец, но молодых догнать не мог.

Через год пришёл богатырь Байбарак на старое стойбище. Сбросил с плеч мёртвого барса.

— Если хочешь, старик, убей меня, как я барса убил. Твою дочь Ермен-Чечен я украл.

Разгневался отец.

— За это целый год пусть проспит твой сын Алып-Манаш, когда станет мужчиной!

Возмужал Алып-Манаш. Он никогда своего деда не видал, угроз его не слыхал. Байбарак-отец и Ермен-Чечен-мать нашли сыну добрую жену. Взяли они в дом девицу. Чистую Жемчужину — Кумужек-Ару.

Алып-Манаш узнал, что за большой рекой живёт злой хан Ак-каан, у него есть дочь Ерке-Карачкы. Многие богатыри к ней сватались, домой ни один не вернулся: всех злой хан умертвил.

Алып-Манаш поехал к большой реке, чтобы с ханом сразиться, за смерть богатырей отомстить. Ночами богатырь не спал, днём не дневал. Сколько рек перебродил — сосчитать нельзя. Какие горы перевалил — невозможно упомнить. Белый конь вытянулся, как сыромятный ремень. Кружась, мелькали месяцы. Годы, как змеи, ползли. Подъехал Алып-Манаш к бурной реке, вверх и вниз прошёл он по берегу. Тихого брода нет. На берегу лежит вверх дном берестяная лодка шириной в две сажени, длиной в девяносто сажен. Алып-Манаш спешился, перевернул лодку и увидел под ней белого, как лебедь, старика.

— Е-ей, балам (балам — дитя), Алып-Манаш! Красивые глаза, умную голову ты дома оставил. Чего тебе там не хватало? Что поехал искать?

Алып-Манаш не стал спорить. Он пожал своей твёрдой рукой сморщенную руку старика, поцеловал свежими губами его дряблый рот.