Сибирская жуть-3 - Страница 12

Влаиль Петрович слишком серьезный ученый, чтобы тут же сочинять какую-то теорию. Но какая-то связь между культурами явно существует; это уже факт, а факты вещь очень упрямая.

Но самые поразительные результаты получил Марк Годик из Института радиологии. Работал он с самыми точными приборами из тех, которые могут уловить самые слабые напряжения магнитного поля: со СКВИДами. СКВИД меряет перемещение буквально отдельного кванта! Марк Годик взял в свою лабораторию четверых честолюбивых молодых людей из физико-технического института, три года только настраивал аппаратуру, гонял ее в разных режимах, а потом уже приступил к экспериментам.

Марк Годик уверял, что может даже определить, когда игла энцефалографа пишет «крик боли», «крик радости» или «крик страха». Наверное, слово «уверял» в этом случае не совсем правильно… Потому что уверять-то можно решительно во всем, а вот повторить можно далеко не всякий эксперимент. Этот эксперимент повторяли, и не раз… Сначала показывают гостям аппаратуру, предлагают попробовать. Наносят быстрый удар добровольцу — и аппаратура выписывает «крик боли», а у окружающих — «крик ужаса». Как работает техника, понятно? Понятно. Какие пики, нарисованные иглой, указывают какие состояния, понятно? Да, тоже понятно. Тогда — главный эксперимент!

К двум стоящим рядом деревьям подходит человек, бьет одно из деревьев палкой. И у деревьев вырывается «крик» — у одного «крик боли», у другого вырывается «крик ужаса».

Жаль, что эти эксперименты уже нельзя увидеть… По крайней мере, в России. Группу Марка Годика, один из первых «купленных» в СССР научных коллективов, «закупили» на Западе. Канадцы предложили этим ребятам такое денежное содержание, что даже в конце 1980-х годов, когда развалилось еще не абсолютно все, они были не в силах устоять. А там грянул 1991 год, и возвращаться стало некуда.

Прокомментировать изучение биополя деревьев я попросил ведущего научного сотрудника Института леса и древесины Красноярского научного центра Академии наук, доктора физико-математических наук и профессора Вячеслава Григорьевича Суховольского.

— Ну, приходи… — звучит в трубке, и вот мы со Славой сидим в его лаборатории в Институте леса. Чудесный вид на синие, зеленые, сизые горы за Енисеем, на уютный Академгородок. Сколько счастливых часов я провел в свое время в этом институте! Сколько казенного спирта мы с друзьями выхлестали в этих стенах из стеклянных химических мензурок! Сколько коньяка разлили в чашки с черным кофе! Сколько увлекательных разговоров, споров, бесед, рассказов, пьянок, обид, мордобоев, романов видели эти стены! Ах, молодость…

Сейчас здания институтов Академии наук больше похожи на декорации американского фильма про последствия атомной войны… Но у Славы и сейчас уютно, в обжитой лаборатории — дивный запах химикалий.

— Так что, у деревьев есть биополе, и у березы биополе очень сильное?

— Похоже, что так… Но, понимаешь, надо всерьез исследовать, а никто толком не занимается. Вот разве Годик занимался…

— А как он уехал, нет больше данных об его исследованиях?

— Как в воду канул.

— Может, канадцы его работу засекретили?

— Кто знает… Я бы не удивился.

— А у нас почему не занимаются биополем деревьев?

— Причины разные… Чтобы заниматься полями, надо быть физиком или хотя бы хорошо разбираться… Физиков биополе деревьев не интересует, потому что есть более интересный объект — человек. А лесоводы… Андрюша, ты не обижайся (Слава знает, что у меня вся семья уже несколько поколений — лесовод на лесоводе)… Но они, лесоводы, серые просто. Они, может, чего-то и хотели бы, да слишком уж многого они не знают и не умеют. А кроме этого, ну кто заплатит? Такая работа требует тщательности, аккуратности, точности, и долгая она, года на три.

— Неужели же совсем не занимались?

— Да нет, занимались… Бум поисков излучения деревьев, их биополя пришелся на 1950-е годы, но ведь ничего потрясающего не нашли… Потому и свернули постепенно эти исследования как малоперспективные. Этим заниматься можно, только зачем? Другие направления перспективнее, и ни один доктор наук сейчас не порекомендует своим аспирантам заниматься биополем деревьев.

— Так ведь если биополе есть и у человека, и у растения… Это же такое можно сделать!

— Может быть да, а может быть и нет. Та же история с Орловским… Что это — его собственные выдумки или все-таки факты?

— Зубец на энцефалограмме — это факт.

— Факт! Но как он образовался? Может быть, он во время аварии головой ударился? Могло быть такое?

— Могло…

— То-то… И вообще, что это такое — биополе? Надо же конкретизировать, что это за поле, — электромагнитное, торсионное…

— Вот ты бы и занялся.

— Нужны СКВИДы. А это прибор, который требует гелиевых температур, нужен дюар с гелием, а если изучать деревья, как прикажешь это все тащить в лес? Приходится работать с деревьями в кадках… или с тем, что растет под самыми стенами института, а это уже хилая работа… Да и попросту дорогие они. В 1982 году стоило это богатство 20 тысяч, а у меня было всего 10 тысяч. Я и хотел провести эксперимент, а вот не смог… А как сейчас приборы доставать?

На этот вопрос я пожимаю плечами, и Слава задает более доступный:

— Еще чаю хочешь?

На этот вопрос я смог ответить, но вопрос о биополе деревьев так и остался неясен. И с тех пор всякий раз, когда я прохожу через березовую рощу или сосновый лес возле своего дома, я вспоминаю, как мама агитировала меня пойти по семейной стезе, в лесоводы, когда мы шли через лес:

— Ты подумай, ведь все они живые… И все что-то чувствуют, а может быть, и думают.

Кто знает? Может быть, вполне справедливо это старое поверье лесоводов. Вдруг и правда — думают и чувствуют? Ведь СКВИДы дорогие, тема неперспективная, и никто ничего толком не знает.

Эта история тоже связана с красноярскими новостройками — такими же унылыми и заурядными, как и любые другие. Произошло это в начале 1980-х годов в семье, которая не так уж давно перебралась в пятиэтажки из бараков. Семья тоже была очень обычная: папа, мама и двое мальчишек, братья десяти и восьми лет от роду, Петька и Вовка. Жили они в общежитии, в 12-метровке, то есть, говоря попросту, жили вчетвером в одной комнате на пятом этаже огромного девятиэтажного дома.

Двухкомнатная квартира, да еще с раздельными комнатами! Это казалось всем членам семьи настоящим богатством, квартира — огромной, а жизнь в ней — совершенно лучезарной. Братцы так прямо маршировали по этой квартире под советские военные марши, потому что казалась им квартира чем-то вроде парадного плаца.

У квартиры было еще одно преимущество перед комнаткой на пятом этаже — квартира находилась на первом этаже, а на прежнем месте внизу жила вредная бабка, и только уронишь кружку с чаем, как она тут же стучала в потолок щеткой или что-то еще придумывала. А то и приходила, делала замечания и могла испортить целый вечер.

Родители, получив квартиру, пропадали на работе весь день, как правило, до вечера. Мама еще не каждый вечер, а папа, можно сказать, каждый. Но и оставаться одним братцам нравилось, им так было даже веселее. В общем, семья как семья, дети как дети и даже квартира как квартира.

Уходить из дома вечером им было строжайше запрещено — маленькие еще, район толком неизвестный, могут обидеть. Поэтому гуляли ребята днем, сразу же после школы, а до прихода родителей несколько часов так и сидели дома одни. Учились парни хорошо и на уроках, по собственному выражению, «не застревали», так что без родителей в зимние вечера времени им куда как хватало, и, оставшись в доме без родителей, детки вели себя как обычно, то есть резвились как могли.