Сибирская жуть - Страница 40
Происхождение «черных специалистов» как будто известно: их «родоначальником» является «черный альпинист», о котором говорили еще в 1930—1940-е годы. Похоже, что «черного альпиниста» породила вольница так называемых столбистов. Впрочем, фольклор столбистов – особая большая тема.
Столбизм – это очень красноярское, очень местное явление. Выходы сиенитовых скал на правом берегу Енисея, напротив города, привлекали жителей еще с XVIII века. Есть сведения, что уже тогда забираться на эти причудливые «столбы» считалось ухарской забавой среди парней, и были свои умельцы в Красноярске и в пригородных деревнях. В XIX веке, по мере роста населения, район «столбов» все больше превращался в заповедный – и в место отдыха горожан, и в место подготовки альпинистов. В 1929 году был создан заповедник «Столбы», существующий по сей день примерно в тех же границах. При этом «Столбы» оставались местом отдыха горожан и местом тренировок будущих альпинистов. Каждая группка лазавших на «столбы» строила свою избу и проводила в ней воскресенья.
С одной стороны, здесь получили подготовку такие профи, как братья Абалаковы, один из которых, Е.М. Абалаков, в 1933 году взошел на высочайший пик СССР – пик Сталина (с 1962 года – пик Коммунизма).
С другой стороны, лазили и поднимались единицы. Основное большинство столбистов просто посещало заповедник не для того, чтобы лазить, а чтобы, набившись в избы, пообщаться, приятно провести свободное время с веселыми сверстниками на лоне почти дикой природы.
Этот слой, соотносившийся с лазавшими как 100:1, формировал свои представления о жизни, свои традиции, правила поведения. Это был своего рода малый народ в большом народе, целая культура в культуре, – субкультура. В творимой этим слоем субкультуре важное место занимали разного рода мистические представления.
Любой туристский фольклор – это фольклор городских людей, которые бродят по местности и сталкиваются с реалиями, о которых горожанин, как правило, прочно забыл.
В то, что оставленное людьми жилье только на первый взгляд пустое, что надо просить разрешения войти у пустой избушки, что надо оставлять еду обитателям заброшенных домов, а иначе можно ждать «нехороших стуков» или прочего беспокойства, туристы скорее верят, чем не верят.
Но наивно объяснять этот фольклор только тем, что у туриста есть некие знания, которые появляются от бродячей жизни.
Во-первых, сказывается испуг, неуверенность в себе человека, попавшего в незнакомую среду. И это чувство неопределенности накладывается на неоязыческое сознание интеллигента.
Не веря в Бога (декларативно, на уровне шумных утверждений), интеллигент, как правило, лишен целостного мировоззрения. Без учения об устройстве мироздания – метафизики – любые частичные знания, пусть самые глубокие, не позволяют понимать границы возможного и невозможного. Тем более, что даже квалифицированный в частностях, принесших ему ученые степени, интеллигент обычно невежествен; особо же он невежествен, порой прямо сказочно, в вопросах, связанных со «всякой чепухой» – с учением о мире невидимого. Интеллигент легко пугается и еще легче верит всему, что ему расскажут «понимающие» люди. А хуже всего, что, сталкиваясь с непривычным, с незнакомым, интеллигент пытается объяснить непонятное и незнакомое, исходя из своих убогих представлений, и страшно подумать, что у него получается. Сколько я выслушал за свою жизнь попыток объяснить привидения с позиций биохимии, экстрасенсорные воздействия с точки зрения теории прогресса! И все это взволнованно рассказывается у вечернего костра, сообщается усердно поглощающей знания молодежи.
В-третьих, есть и откровенная выдумка, создание сказки для самих себя: и чтобы было еще интереснее, и чтобы придать себе значительности, и для запугивания новичков. Ведь по омерзительной традиции большинства туристских сообществ «стариковщина» – вещь совершенно обычная. Новичков необходимо пугать, приводить в надлежащее состояние, чтобы они были послушнее опытным старикам.
Столбистские истории сводятся к нескольким достаточно нехитрым сюжетам:
1. Сказки об огнях (синих, красных, зеленых), блуждающих по ночам в тех или иных местах.
2. Истории об идолах, которые сами собой выкапываются из земли и бродят, наклоняясь над теми, кто спит не в избе.
3. О привидениях погибших или давно умерших столбистов, которые появляются в избах или подсаживаются к костру.
Большая часть этих историй удивительно примитивна и попросту плохо придумана. Что-то в духе:
– Гляжу... Дык это хто же, а?! Кругом плывет все, потому как мы сперва по двести с Колькой, потом портвешку с Васькой, потом по-триста с Федькой... Или по двести пятьдесят... Точно! По двести пятьдесят. Или все-таки по триста... А!!! Тут же еще Толька был! Это мы с Толькой по триста, а с Федькой – по двести пятьдесят! Или не по двести пятьдесят...
– Так кто же это был, Ваня?!
– Так хто... Я ж говорю, все плывет, а рожа все равно знакомая. И сидит, песни поет, закурить просит. Я к нему: мол, так и так, личность мне твоя знакомая, ты хто?! А он: мол, что еще узнаю, кто. И раз! Сидел, и сразу нету! А до меня дошло – это же Женька Абалаков! Мне сколько раз говорили, ходит он и проверяет, что к чему, с людями беседует!
Очень характеризует неоязыческое сознание столбистов песня, сочиненная, по моим данным, сразу в послевоенное время, где-то в конце сороковых годов, и ставшая своего рода неофициальным гимном столбистов. Привожу ее так, как мне ее спели последний раз, с год назад:
В этой песне совершенно классически соединены все обычные советские стереотипы: от одновременного, в одном куплете, обращения к Богу и к дьяволу (по-видимому, об них обоих нет четкого представления) до карикатурной фигуры попа, ворующего капусту. Забавно, что в этой песне нечистая сила сильнее священника и очень опасна для него, а комсомольскому секретарю приписаны свойства почти святого, способного победить бесов. Это тоже характерное искажение понятий в советском сознании: согласно вероучению, дьявол никак не может быть сильнее Бога, а как раз комсомольские секретари – лакомая добыча для нечистой силы, поскольку не находятся под защитой Создателя.
Совершенно особняком стоит цикл историй про «черного альпиниста» – уже потому, что эта история непосредственно связана с неким профессиональным, требующим труда занятием, а не с хождением по травке и распеванием песенок у костра.