Сибирская жуть – 7 - Страница 21
По другой версии, такое колесо как догонит человека, что сразу же превращается в ведьму, и уж сама ведьма дальше занимается жертвой. Правда, и тут мнения о том, что же делает в таком случае ведьма, расходились. Одни полагают, что она высасывает у жертвы кровь. Другие – что они, ведьмы, пожирают всю жертву, а третьи – что у жертвы, как только ее поймает ведьма, тут же наступает разрыв сердца, и ее труп остается на тропинке – ведьма мертвецов не трогает, крови их не пьет и мяса не ест.
В общем, ничего хорошего не ждет того, кто позволит себя догнать этому страшному колесу!
О ведьмах-колесах подробно рассказывал мне мой старший друг, Николай Савельевич Печуркин, проведший детство в одном из самых глухих уголков Сибири, в Васюганских болотах. Тут, на севере Томской области, болота занимают огромные площади плоской, как стол, Западно-Сибирской равнины.
Когда-то А.П. Чехов писал, что вообще все интересное в Сибири начинается не раньше Енисея, а от Урала до Енисея, на две тысячи километров, тянется скучная однообразная равнина, где не на чем и глазу остановиться. Как и всякая крайняя позиция, она не совсем справедлива, но что верно, то верно – Западно-Сибирская равнина несравненно скучнее, однообразнее, монотоннее, чем лежащая к западу от Урала Русская равнина. Если у читателя есть хоть малейшая возможность предпринять такое путешествие – советую ему проехать на поезде от Москвы на восток до Хабаровска или хотя бы до Иркутска. Не пожалеете! Уже хотя бы потому не пожалеете, что перед вами откроются просторы вашей собственной страны, и все, о чем я сейчас пишу, наполнится для вас величайшим смыслом.
До Урала все время будут какие-то повышения, понижения, перепады, переломы местности. Сам Урал – пусть невысокие, но горы – поразит вас разнообразием своей природы. Но потом… Потом поезд полтора суток будет двигаться через равнину, на которой почти нет повышений и понижений. Уже за Ачинском, в нескольких часах пути от Енисея, опять местность станет почти такой же, как на Русской равнине. А до этого производит впечатление в основном монотонность того, что видишь, отсутствие каких-то естественных ориентиров. Особенно поражает Барабинская степь – она в самом буквальном смысле слова плоская, как стол. Работать в Барабинской степи трудно, и вовсе не потому, что уже в конце мая пространство здесь плавится от жары, и все, что вы видите перед собой, дрожит от марева. И не только потому, что в степи мало воды, а расстояния огромны.
В Барабинской степи очень трудно понять, был ты уже в этом месте или нет. Такая же плоская степь, такой же сосновый бор на горизонте – ленточный бор вдоль русла ручья (к июню ручей уже высох). Такие же пыльные колеи, раздолбанная степная дорога, уводящая вдаль. И уж, конечно, такие же ястребы чертят небо в разных направлениях, но всегда на безопасном расстоянии…
Васюганский край лежит севернее на полтысячи километров; там уже нет и в помине степей, на сотни верст тянется темнохвойная тайга. Кедр, ель, пихта – хвойные породы с темной хвоей, глинистая мокрая земля, а на редких полянах – высокотравье, в котором влага сохраняется большую часть дня, а в пасмурные дни – до вечера и ночи, до следующей росы. Насекомым это, судя по всему, нравится, люди как-то менее довольны.
Но одно здесь так же, как и в Барабинской степи, – плоская как стол равнина, слабо наклоненная к Ледовитому океану. И на этой равнине образуются болота, равных которым найти трудно… Разве что в Африке, к северу от Великих озер, по притокам Нила болота тянутся на такие же громадные пространства на сотни и тысячи верст. Наши болота, конечно, холодные и большую часть года скованы льдом, завалены снегом. Снега в Западной Сибири выпадает очень много, земля одета покрывалом толщиной метров до полутора и двух…
Зимой-то по этим болотам вполне даже можно пройти, но вот с мая по сентябрь сделать это будет непросто. Только немногие люди, потратившие на это годы, даже десятки лет, научились искать тропинки через топи, продвигаться от одной возвышенной гривки к другой. Гривки тоже возвышаются над болотом от силы на метр, на два. Покрыты они чахлым осинником, слабыми пихтами, которым не за что зацепиться корнями, и даже идя по болоту, почти добравшись до очередного возвышения, довольно сложно догадаться, что перед тобой – гривка.
Такие гривки идеальное место для тех, кто хочет спрятаться, и в страшные годы сталинщины немало людей уходило на такие гривки – и насовсем, не желая послужить пушечным мясом на очередной войне, и на какое-то время пересидеть самое скверное, а то и попросту развести на гривке огород, половить рыбы в глубоких заводях. В годы, когда Сталин лично утруждал себя, выясняя – не должно быть больше одной пилы на четыре крестьянских хозяйства, не может частник косить траву для своего скота косой, должен рвать ее руками, – мешок картошки и окуней мог стать спасением от голодной смерти для целой семьи. А люди ведь страшные эгоисты – если не считать ничтожного процента патологических личностей, их куда больше мировой революции или там построения тысячелетних империй интересует жизнь и здоровье своих детей. Ах, эти непозволительные люди! Вечно они путаются под ногами строителей новых обществ и «великих» империй!
Васюганье, места по реке Томи (той самой, на которой стоит город Томск), по ее притокам, стало классическим местом ссылки в 1920—1930-е годы. Там кончили свои дни многие русские люди, в том числе и учитель С. Есенина Николай Алексеевич Клюев. В конце 1970-х годов река Томь начала подмывать высокий яр возле села Колпашево, и по реке поплыли сотни, тысячи мумифицированных трупов. Почему в песках Колпашева яра трупы мумифицировались, становились легкими и плавучими, я не могу объяснить, но вот именно таково их свойство.
А власти, естественно, прилагали невероятные усилия для того, чтобы любой ценой скрыть от населения страны совершенные здесь преступления. Трупы вылавливались, уничтожались по ночам, на Колпашевом яру велись целые раскопки, чтобы скрыть и тайком уничтожить как можно больше мумифицированных тел. Огромную роль в организации всего этого сыграл Егор Лигачев, десять лет спустя прославившийся как яростный борец против «перестройки» и вообще любого движения вперед.
В 1980-е годы о Колпашевом яре даже написали несколько книг, порой очень и очень неплохих. Но потом, конечно же, появились более важные занятия – например, искать золото КПСС или пытаться разбогатеть с помощью своего ваучера, и о Колпашевом яру опять забыли.
Вот в гиблое Васюганье и ссылали старообрядцев с Алтая. Их и на Алтай сослали – еще при Екатерине II, но тут Сталин и его соколы сочли, что нечего упрямым старообрядцам, не любящим Советской власти, жить в таких благодатных краях, и пересослали еще раз – в глухую темнохвойную тайгу, в общество комаров и туч гнуса.
Мой информатор, Николай Савельевич Печуркин, вырос на этой гиблой земле, совсем недалеко от Колпашева яра. Только он был совсем маленьким, когда в сотне верст от его деревни помирал Николай Алексеевич Клюев: он дожил до более осмысленных времен, получил образование и стал крупным ученым международного класса.
По его словам, колес боялись не только в Васюганье, но еще когда жили на Алтае. А в годы его детства, в предвоенные годы, говорилось об этом очень много. Как это бывает довольно часто, Николаю Савельевичу особенно запомнились самые тяжелые годы, после смерти матери: тогда хозяйкой в доме стала его старшая сестра, в ее 14 лет. Отец ломался на работе до поздней ночи, дети постоянно оказывались предоставлены сами себе. Зимними вечерами изба освещалась сосновыми щепочками, которые складывали шалашиком на плите или перед топкой печи. Огонек отбрасывал блики на потолок, позволял хоть немного разглядеть окружающее.
При этом первобытном освещении старшие девочки пряли и ткали, готовили пищу, то есть делали уже взрослую женскую работу в свои 13—14 лет. А в избу набивалось много соседских ребятишек, и уж, конечно, в такой еле освещенной избе, углы которой тонули во тьме, милое дело было рассказывать страшные истории – в том числе и про живые ведьмины колеса.