Швейк во Второй мировой воине - Страница 14

Буллингер. Ну а для торговли из-под полы ты достаточно умен, не так ли? Ты еще поймешь у нас в гестапо, что тебе ничегошеньки не поможет, хоть бы у тебя было сто таких свидетельств!

Швейк (мягко). Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, что я это ясно понимаю, что мне ничего не поможет, вся беда в том, что я с малолетства попадаю в такие истории, хотя у меня при этом наилучшие намерения, и мне всегда хочется сделать то, чего от меня требуют. Например, в Грослотау я помогал супруге школьного сторожа развешивать белье. Если бы вы пожелали выйти со мной в сени, я бы рассказал вам, что из этого вышло! Я угодил в спекуляцию, как Понтий Пилат в Евангелие.

Буллингер (уставившись на него). Я вообще не понимаю, почему я тебя слушаю, и теперь и прежде. Должно быть, потому, что я еще никогда не видывал такого преступника и смотрю на него как завороженный.

Швейк. Это примерно так, как если бы вы вдруг увидали льва на Карловой улице, где они обычно не водятся, или как в Хотеборе один почтальон застал свою супругу с дворником и заколол ее. Он сразу пошел в полицейский участок, чтобы донести на себя, и, когда они спросили его, что он сделал после убийства, заявил, что, выйдя из дому увидел на углу совершенно голого человека, так что полицейские решили, что он спятил, и отпустили его, но через два месяца после этого выяснилось, что в ту самую пору из тамошнего сумасшедшего дома убежал один псих и так и разгуливал в чем мать родила, а ОБИ и не поверили почтальону, хотя это была истинная правда.

Буллингер (с удивлением). Я все еще тебя слушаю, никак не могу оторваться. Я знаю - у вас на уме, что Третья империя просуществует еще годик или десять годиков, но мы будем держаться не меньше десяти тысяч лет. Ну чего ты вылупился, остолоп?

Швейк. Ну, это уж слишком, как сказал пономарь, когда женился на трактирщице, а она на ночь вынула челюсть изо рта и положила в стакан с водой.

Буллингер. Мочишься ты желтым или зеленым?

Швейк (приветливо). Осмелюсь доложить, желтым с прозеленью, господин шарфюрер.

Буллингер. Хватит. Сейчас ты последуешь за мной, хотя бы некоторые господа (показывает на Бретшнейдера) готовы были дать за тебя не только руку, но даже ногу на отсечение.

Швейк. Так точно, господин шарфюрер, должен быть порядок. Торговля из-под полы - это зло, и она не прекратится, пока все не исчезнет. Тогда сразу наступит полнейший порядок, что - я неправ?

Буллингер. И все-таки мы еще разыщем собаку! (Уходит со свертком под мышкой.)

Эсэсовцы хватают Швейка и уводят с собой.

Швейк (уходя, добродушно). Надеюсь только, что вы не разочаруетесь в песике. А то с некоторыми клиентами случается, что собака, на которой они были помешаны и ради которой были готовы на все, быстро перестает им нравиться.

Бретшнейдер (Копецкой, которая пришла в себя). Госпожа Копецка, вы стали жертвой отдельных конфликтов между отдельными органами, больше я ничего не скажу. Однако вы находитесь под моей защитой, я скоро вернусь, и мы с вами обсудим с глазу на глаз создавшееся положение. (Уходит.)

Копецка (шатаясь, возвращается к стойке, обматывает окровавленный лоб посудным полотенцем). Кому-нибудь пива?

Кати (смотрит на котелок Швейка, который все еще висит над его столиком). Они даже не позволили ему захватить с собой котелок!

Посетитель. Живым он от них уже не уйдет.

Робко входит молодой Прохазка. Вне себя смотрит на окровавленную

повязку Копецкой.

Молодой Прохазка. Кто это вас так, пани Копецка? Я видел, как эсэсовцы отсюда уезжали. Это они?

Посетители. Они огрели ее дубинкой по голове, они сказали, что это заведение - черный рынок.

- Даже пан Бретшнейдер из гестапо вступился за нее, а не то бы ее тоже посадили.

- Однако одного пана они увели отсюда.

Копецка. Пан Прохазка, вам нечего делать в моем трактире. Здесь бывают только истинные чехи.

Молодой Прохазка. Поверьте мне, пани Анна, я за это время много перестрадал и многое понял. Неужели я уже не должен надеяться, что смогу загладить свою вину? (Под ледяным взглядом Копецкой съеживается и, совершенно раздавленный, исчезает.)

Кати. Они тоже очень нервничают, эти эсэсовцы, а знаете почему? Вчера одного из них выловили из Влтавы с дырой в левом боку.

Анна. Они немало чехов пошвыряли в реку.

Посетитель. Все потому, что на востоке у них дело дрянь.

Первый посетитель (Балоуну). Тот, кого они увели, не ваш приятель?

Балоун (обливается слезами). Я во всем виноват. И все из-за моей прожорливости. Сколько уже раз я молил деву Марию, чтобы она дала мне сил и как-нибудь сократила бы мой желудок, что ли, но ничего мне не помогает, ничего! Лучшего моего друга я втянул в такое дело, что, может быть, они его расстреляют этой же ночью, а если нет, его счастье, тогда значит, они его на рассвете пустят в расход.

Копецка (ставит ему рюмку сливовицы). Пейте. Слезами горю не поможешь.

Балоун. Господь бог за все вам воздаст. Вас я разлучил с вашим обожателем, лучшего вы не найдете, но и он слабый человек. Если бы я дал клятву, о которой вы меня просили, все бы выглядело далеко не так безнадежно. Если бы я сейчас мог дать эту клятву - но могу ли я дать ее? Натощак? (Великий боже, что с нами будет?

Один из гостей бросает монетку в щель пианолы. В машине зажигается свет, на

ее крышке появляется луна над Влтавой, торжественно несущей свои воды.

Копецка (полощет стаканы и поет "Песню о Влтаве").

Течет наша Влтава, мосты омывает,

Лежат три монарха в червивых гробах.

Порою величье непрочным бывает,

А малая малость растет на глазах.

Двенадцать часов длится темная темень,

Но светлое утро нам явит свой лик.

И новое время, всевластное Время

Сметает кровавые планы владык.

Течет наша Влтава, мосты омывает,

Лежат три монарха в червивых гробах.

Порою величье непрочным бывает,

А малая малость растет на глазах.

ИНТЕРМЕДИЯ В ВЫСШИХ СФЕРАХ

Гитлер и генерал фон Бок, по прозвищу "Душегуб", перед картой Советского

Союза. Оба сверхъестественных размеров. Воинственная музыка.

Фон Бок.

Мой фюрер, ведем мы войну на востоке,

Где наши потери в танках, пушках и самолетах

весьма жестоки.