Схватка с оборотнем - Страница 59

И когда Оборотень вошел в кабинет, там по-прежнему находились Миронов и Луганов. Оборотень прошел было к стулу напротив стола, где обычно дает показания главный свидетель, но Миронов попросил его сесть в углу. Скоро ввели Ярцева. Тот шел, как всегда, ссутулившись, глядя под ноги и поначалу не заметил Соколова.

— Садитесь, Ярцев, — сказал Миронов, — у меня к вам несколько вопросов. Первый. Обговаривали с Соколовым пытки, которым подвергали в спецлагере пленных, не желающих идти против интересов Родины?

— Так чего обговаривать, — ответил Ярцев, — он нам так и говорил: этого, мол, на всю катушку, другого, мол, слегка прижмите.

— Сам он присутствовал при пытках?

— Всенепременно. Большой специалист. Сразу видит, какой уже дозрел, согласится, значит, а какой сопротивляется. Всегда смотрел и руководил.

По выражению лица Соколова трудно было судить о произведенном впечатлении. Он сидел, облизывая губы, глядя на Ярцева спокойным, внимательным взглядом.

— Расскажите о внеслужебной деятельности Соколова, — попросил Миронов. — Ткачук утверждает, что вы во Львове со своим шефом собрали по квартирам немало чужого добра.

— Было дело, — с готовностью подтвердил Ярцев, — я при нем числился как шофер. Он мне поручал «организацию». Узнаю, что какая-нибудь квартира, хохляцкая или там польская, полна ценными вещами, скажу ему, ну мы и наваливаемся, навроде с обыском. Он-то все высмотрит, все вскроет, выведет хозяев и начинает допрашивать, запугивать, а я в узелок что поценнее и скорее оттудова в машину.

— Ложь! — не выдержал Оборотень.

Ярцев обернулся и весь сжался при виде Соколова.

— Михаил Александрыч…

— Что же ты на меня свою уголовщину валишь? — спросил Соколов, строго глядя на Ярцева. — Это ты в такие дела влезал, а мне приходилось тебя несколько раз выручать из немецкой комендатуры. Разве не так?

— Так… — забормотал Ярцев, — вы уж простите, Михаил Александрыч…

— Минутку, Ярцев, — сказал Миронов. — В каком случае вы лжете? Когда говорите, что грабили по приказу своего высокого начальства, или когда подтверждаете, что проделывали это по собственной воровской склонности? А вас, Соколов, предупреждаю, в допрос не вмешиваться, иначе вас выведут.

— Учту, — ответил Оборотень.

Ярцев же, за секунду до этого перетрусивший при виде своего бывшего начальника, теперь, после слов Миронова, понял, что Соколов в таком же положении, как и он, если не в худшем.

Поэтому он быстро успокоился и произнес, обращаясь к Миронову:

— Ошибочка вышла, гражданин следователь, уж больно энтот, — он кивнул в сторону Соколова, — испугал меня поначалу. Так теперь вот сообчаю, — он обернулся к Оборотню, — энтот вот холуй фашистский меня ко всему принуждал! И в пытках я участвовал, потому как его боялся. А насчет грабежу… Ты вот скажи, — закричал он, тыкая в сторону Соколова пальцем, — куда золотые вещички увез, что мы с тобой у старухи Богданович взяли? Молчишь? То-то! Он там на миллион наворовал, — продолжал Ярцев, обращаясь к следователям.

— По чьему указанию вы убили Рогачева?

— По чьему же — по его, конечно! Говорит мне: «Ефимка, там один тип мне опасен может быть. Надо его кончить». Я через окно того заговорил, а он сзади… Кончали его вместе.

— Значит, и Соколов участвовал? Да?

— Еще бы!

— По чьему указанию убили Диму Голубева?

— Пацанчика-то?

— Тринадцатилетнего мальчика.

— Он приказал. Убери, говорит, чтоб молчал.

— Что вы на это скажете, Соколов?

— Что скажу? — ответил Соколов. — Заставляете всякую шваль грязь на меня лить!

— А сам-то не шваль? — закричал Ярцев. — От наших к немцам подался, ворюга!

— Гражданин Соколов, — обратился к нему Миронов, — вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранной разведки, а кроме того, в ряде уголовных преступлений, среди которых и кражи, и шантаж, и убийства. Вы не только агент чужой разведки, боровшийся против интересов нашей Родины, но и уголовник — вор и убийца.

— А он и есть! — произнес с мстительным злорадством Ярцев.

— Увести! — приказал Миронов, указывая на Ярцева.

И когда тот вышел, взял трубку:

— Приведите Ткачука.

— Не надо, — вдруг сказал Соколов, — я дам показания. Но немного позже. Сейчас я не в силах.

— Хорошо. У вас перерыв до восемнадцати часов, — решил Миронов. — И обдумайте все как следует, Соколов. Идите.

Соколов, сгорбившись и глядя перед собой, вышел из кабинета.

Включился селектор.

— Все правильно, товарищи, — сказал генерал Васильев. — По-моему, не следует только давать ему времени на размышления.

— Под мою ответственность, — попросил Миронов. — Соколов со здравым рассудком. Сегодня заговорит, товарищ генерал. Уголовником очень не хочет выглядеть. Хочет быть агентом.

— Хорошо, — после раздумья ответил Васильев, — под вашу ответственность, товарищ Миронов.

Вечером Соколов явился перед следователями подтянутый и сдержанный и, едва присев, заговорил:

— Граждане следователи, я упорствовал все это время, потому что любое осмысление жизненного пути — дело трудное и требует времени. Теперь подбил итог. Он неутешителен. Я сам себя приговорил, и потому ваш приговор уже ничего не решает. Однако, я думаю, мои показания, особенно после их опубликования в прессе, помогут другим заблудившимся людям, которые выступают против вашего строя.

Миронов и Луганов переглянулись: предатель и шпион все еще пытался выглядеть внушительно, ему все еще хотелось играть значительную роль. Что ж, пусть. Главное сейчас — показания.

— Я с ранних лет в армии, — рассказывал Соколов. — Советский строй в душе я не принимал, но считал, что, поскольку он дает возможность мне расти по служебной лестнице, я должен взять от него все. Когда немцы напали на Россию, я попал в число тех, кто испытал их первый удар. Я не верил в победу России. Остатки нашей дивизии отходили болотами. Я отстал от отряда и сдался в плен немцам. Так началась моя служба у немцев. Поначалу меня использовали для писания антисоветских листовок, потом начали привлекать в качестве переводчика при допросе важных пленных. В марте сорок второго года я оказался одним из тех, кто присутствовал при допросе генерал-лейтенанта Власова и слышал его сенсационное заявление, в котором он сообщил, что готов выступить против России на стороне Германии. Этот человек произвел на меня сильное впечатление. Я стал участвовать во всех его мероприятиях, помогал формировать Русскую освободительную армию, разъезжал по лагерям, выступал перед пленными, призывал в ряды русского национального войска.

— Понимали вы, что стали пособником гнусных предателей и изменников России?

— В то время нет. Мне казалось, что Власов достаточно умен, что он ведет умную и ловкую игру, обманывает немцев и что позже, после победы Германии, именно благодаря ему удастся возродить новую Россию — Россию на европейских законодательных конституционных основах.

— Вы искренне служили Власову?

— Безусловно. Я верил каждому его слову, помогал ему обманывать немцев, добывая оружие, я сплачивал вокруг него сомневающихся…

— Гражданин Соколов, — прервал его Луганов, — ваш рассказ должен быть абсолютно искренним. А в данном случае это не так.

— Я говорю правду.

— Нет, не полную правду, а порой ложь.

— Не понимаю вас.

— Есть переписка Львовского гестапо с Берлином, из которой явствует, что вы были агентом гестапо во власовских войсках.

— Львовские власти этого не могли знать, — сказал Соколов и тут же осекся.

— Вот вы и сами сознались. Поэтому не надо создавать облик идейного борца. Рассказывайте правду.

Соколов молчал. План, который он задумал в камере, не удался. Теперь надо было либо говорить правду, либо…

— Продолжайте, — прервал его раздумья Луганов. — Итак, вы были работником гестапо при армии Власова. Какие инструкции вам были даны?

— Немцы поверили Власову, — заговорил Соколов, — хотя и напрасно. Ни сам Власов, ни один из его сторонников не способны были к большим политическим комбинациям. Я присутствовал на десятках совещаний в штабе, пил вместе с власовцами, и никто из них не произвел на меня впечатления человека, имеющего свою программу.