Шуткоград. Юмор наукограда - Страница 8

Елохов Олег (Епишин Олег Константинович). Родился в г. Кирове в 1939 г. Там же закончил школу. Учился в МГУ, физфак. В Пущино живет с 1973 г.

Публиковался в «Комсомольской правде», «Литературной России», журналах «Смена», «Сельская молодежь», сб. «Пущинская лира», областной периодике и т. д.

Странное существо поселилось в нашей квартире. Без гражданства и паспорта. Без вида на жительство, без национальности. Без определённых занятий и обязанностей. Без прописки. Существо с туловищем поросёнка и головой собаки. Женского пола. Одной её прабабушкой была берёза, другой – сосна. От берёзы у неё – белая шелковистая шерсть, от сосны – коричневые асимметричные пятна. В лесу чувствует себя, как дома.

У неё грустные человеческие глаза. Тётя Джу – беженка из Ашхабада. Она легко освоилась на новом месте. У неё есть свой коврик, миска и сбруя для прогулок. Ей удаётся совмещать полную зависимость с абсолютной свободой. Она неприхотлива и самодостаточна. Её поведение – образец естественности. Наблюдая подобное, Черчилль сформулировал простое правило долголетия, касающееся умения расслабляться: «Никогда не стоять, если можно сидеть; никогда не сидеть, если можно лежать».

В глазах Джулии такое понимание и ум, что с пустяками совестно обращаться к ней. Хочется объяснять любую ситуацию, возникающую при общении.

Первый выход со мной на прогулку (хозяева ещё здесь). Через каждые пять метров останавливается, тщательно обнюхивая траву, плавно разворачивается на 180° и тянет назад. В глазах немое обращение: «Сударь, я люблю гулять, но не с чужими и не сейчас. Пойдём обратно к моим хозяевам».

– Мы недалеко, – объясняю ей. – Встретим Мусю, и ты вернёшься домой.

Понимание во взгляде. И вроде бы даже согласие. Но через три метра снова заминка, разворот и мольба: «Сударь…».

Разговаривать с тётей можно на любые темы и в любое время. Самый благодарный собеседник тот, кто умеет слушать. Но есть категорическое исключение: смотрящего телевизор она не считает за человека. Она причисляет его к участникам экранного действия. Он перестаёт для неё быть настоящим, превращаясь в манекен. Он для неё отсутствует. Она перестаёт его замечать. Она его презирает. Променять её, живую, обаятельную, тёплую на виртуально мелькающую холодную абстракцию экранной картинки может только ничтожество без чувств, вкуса и вдохновения.

У неё много разных игрушек: морковка, бумеранг, мячики. Она их не любит, ибо они не интересны для человека. Она нашла вещь – обычную и практичную – без которой человек не может обойтись у себя дома – тапочки. И вовсе не для того, чтобы принести и отдать. Расстаться с тапочкой – значит закончить общение. И она не отдаёт. Она крепко держит тапочку в пасти и ждёт реакции человека. Если он захочет грубо отнять, она грозно зарычит. Когда начинаешь ласково упрашивать, поглаживая гладкую шёрстку, рык прекращается. Она благосклонно принимает вежливое обхождение. И всё равно не отдаёт тапочку. Не хочет заканчивать игру.

Тётей мы прозвали её для себя. Каково же было моё удивление, когда однажды, зазывая её из другой комнаты: «Джуля! Джулька! Джуленька! Джулюша! Джульетта!» – вдруг, отчаявшись, наугад: «Тётя!» – кричу ей. И она тотчас приковыляла ко мне, вихляя задом.

Место её в семье не прикладное, не второстепенное. Она существует в ней с решающим голосом. Если Муся лежит на диване, а я хочу подсесть к ней, Джуля возмущается до оскала зубов и грозного рычания.

– Джуля, ты не права. Это дискриминация.