Штандарт - Страница 49
У Лангов в гостях почти не было офицеров. Были промышленники, несколько банкиров, но в основном женщины, многие из них симпатичные, некоторые даже очень симпатичные. Мне почему-то казалось, что родители Резы меня разочаруют. Но они прекрасно выглядели, особенно мать, которая, как говорили, была из очень хорошей семьи. Отец Резы был человеком великодушным и космополитичным, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он чужой в этом обществе. Я проговорил с родителями Резы несколько минут. Сначала они, казалось, хотели проигнорировать тот факт, что я и Реза вернулись вместе, — вероятно, потому, что с нами были и другие люди, они просто сказали, что им особенно приятно, что их дочь была с эрцгерцогиней. Позже Ланг отвел меня в сторону и поблагодарил за то, что я вернул им дочь. Затем он сделал паузу, возможно, ожидая какого-нибудь объяснения. Однако, во избежание недоразумений, я сразу сказал, что для нас, для меня самого и других, это возвращение с войны было очень болезненным. Я был из семьи, в которой сыновья, становясь офицерами, получали седло и сто гульденов, и это было все; и теперь у меня ощущение, что я утратил все и мне больше нечего терять. Он смотрел на меня несколько секунд, затем сказал, что я еще очень молод и не стоит делать ошибку, что конец миру еще не наступил, что мир как раз начинается. Если он может быть чем-нибудь полезен, я могу рассчитывать на него; и я ответил, что он очень добр. Потом я немного поговорил с Резой, но почти не слушал ее и смотрел на людей довольно рассеянно. Казалось, что депрессию войны здесь не замечают. Это был совершенно другой мир. Не тот, который был прерван с началом войны, это был новый, совершенно новый мир. Гости пришли в вечерних платьях, и вечер, казалось, будет долгим. Я увидел платья, которые, должно быть, прибыли из Парижа, платье из золотой парчи с алмазными зажимами на плечах, платья из расписного шелка и перчатки, вышитые бисером. Подавали виски, голландские ликеры и французское шампанское. Наконец я заметил, что некоторые из гостей поглядывают на меня. Сначала я списал это на свою военную форму, а потом сказал себе, что они, вероятно, заинтересовались Резой, потому что мы с ней разговаривали. Я кивнул ей, поговорил с другими гостями, но ни с кем не обсуждал то, что происходило вокруг, казалось, мы здесь в другом мире: люди говорили о литературе, путешествиях, о делах. Наконец, присев на диванчик, я некоторое время общался с очень красивой девушкой, позже назвавшейся Валери Кауфманн, мы сидели в маленькой гостиной, где играли и танцевали под «Salome» и бостонскую «Destinée», бывшую еще в моде. Девушка рядом со мной сказала несколько слов о том, какая Реза очаровательная, потом она говорила о других вещах, но, наконец, вернулась к Резе и упомянула, что они подруги, но теперь почти не видятся.
В этот момент я вновь услышал голоса. Снова заговорили голоса павших, сначала несколько, потом многие, бесчисленные. Они говорили медленно и торжественно, и разговоры рядом со мной и вокруг меня опять зазвучали как рев и гул под огромными сводами. Голоса произносили клятву. Они говорили: «Клянемся перед Всемогущим Господом» и далее — всю клятву, от которой их освободил император. Но они не отказывались от клятвы. Они были армией и были верны своему слову.
Они присягали не императору, они присягали себе. Штандарты, которым они присягнули, принадлежали императору, но император лишил их святости. Они вернулись к императору. А мертвым досталась слава. Штандарт, который я носил под мундиром, — штандарт мертвых, следовало вернуть императору: они возвращали его.
Я взглянул на собеседницу, затем встал и пробормотал несколько слов. Девушка посмотрела на меня с удивлением, я поклонился и вышел из гостиной. Я прошелся по комнатам, потом спустился в переднюю и попросил свою шинель. Когда я надевал фуражку и перчатки, рядом со мной вдруг оказалась Реза.
— Ты хочешь уйти? — спросила она, положив руку мне на плечо.
— Да, — пробормотал я.
— Куда ты идешь?
— Нужно закончить дело.
Она посмотрела на меня.
— Разве ты не хочешь сказать мне, — спросила она, — куда идешь?
— Я должен, — сказал я, глядя мимо нее, — вернуть то, что у меня есть.
— Что у тебя есть?
— Да.
— Штандарт?
Я коротко взглянул на нее, затем сказал:
— Да. Штандарт.
— Кому ты собираешься его отдать?
Я хотел что-то сказать, но не смог выговорить. Она спросила:
— Ты хотя бы позволишь мне пойти с тобой?
— Со мной?
— Да.
Я мог бы спросить, зачем ей это, что на самом деле она хочет знать. Она спросила, куда я иду. Я ответил. Но в общем, я был не против, чтобы она пошла со мной. Может быть, я не хотел идти один.
— Ну? — спросила она. — Ты позволишь мне пойти с тобой?
Секунду я колебался, потом сказал:
— Да. Пойдем.
Она взяла шубку и надела ее. Мы вышли из дома. Было около половины седьмого вечера.
На улице ждала пара взятых напрокат машин, видимо, для гостей. Я подошел к одному из шоферов, наклонился и тихо сказал, куда нас нужно отвезти.
Он с удивлением посмотрел на меня, и мы сели в машину.
Машина была такой же плохой, как и все остальные в те времена, она жутко громыхала на плохом асфальте. Шел дождь, и в тусклом свете фар дома отражались в воде. Мы ехали около получаса, сперва по предместьям, затем по длинным, плохо освещенным улицам, по которым, как тени, брели редкие прохожие. Наконец, мы свернули в аллею, засыпанную опавшими листьями, и остановились перед воротами с большими распахнутыми решетками.
Это был Шенбрунн.
Мы вышли из машины и попросили водителя ждать. В воротах стояли двое гвардейцев. Винтовки у них висели на шее, руки были в карманах, они курили. Они не пытались нас остановить, и мы зашагали через большой двор к дворцу. Мокрый штормовой ветер гнал облака. Дворец был ярко освещен. Свет лился изо всех окон. На подъездной дорожке стояло несколько темно-зеленых машин с работающими двигателями. Вокруг переминались стража и лакеи.
— Останься здесь и подожди меня, — сказал я Резе.
Затем я вошел внутрь. Здесь меня тоже никто не остановил. Я миновал весь коридор на первом этаже, затем две стеклянные двери. Несколько человек прошли мимо, как будто не заметив меня. Я поднялся по большой лестнице и вошел в антикамеру сада, там никого не было, я открыл двери в следующие два зала, это были залы для аудиенций, везде горел свет, но тоже никого не было. Я вернулся во двор, все было тихо, но слева до меня донеслось что-то вроде многоголосого бормотания. Сначала я решил, что мне вновь слышатся голоса, но потом понял, что на сей раз голоса настоящие. Я открыл дверь слева, вошел в огромный бело-золотой зал, но никого не увидел. Тем временем голоса стали громче, и звучали они, очевидно, откуда-то по соседству.
Я пересек зал, разделенный на два пространства рядом колонн, стены второго зала были обтянуты бордовым шелком, и повернул направо, на звук голосов. Это действительно было множество голосов, они приглушенно переговаривались друг с другом, они звучали повсюду, как если бы говорившие люди стояли сразу во многих местах. Теперь было ясно, что они доносятся из вестибюля, ведущего к трону. Я шел через бело-золотой зал и багрово-красный зал с шелковыми стенами, три или четыре пуговицы у меня на груди были расстегнуты, рука лежала на штандарте. Я был полон решимости пройти мимо всех этих людей, собравшихся в вестибюле, и не позволить, чтобы меня задержали придворные, стража или адъютанты, никто больше не вправе был отдавать мне приказы, император забрал у нас присягу, и я мог делать что хочу и идти куда хочу. Я собирался подойти к императору и сказать:
— Штандарт полка Марии-Изабеллы! Ваши мертвые возвращают Вам штандарт!
Мои шаги по паркету эхом отдавались в зале, а разговор многих людей рокотал по соседству. Вдруг он смолк, и наступила почти полная тишина. Я вступил в вестибюль и увидел длинную, двойную вереницу придворных, чиновников, офицеров, слуг. Она тянулась через анфиладу богато украшенных комнат, все двери которых были открыты. Огромные стеклянные люстры ослепительно сверкали.