Шпион Наполеона. Сын Наполеона
(Исторические повести) - Страница 6

— Ты святая!.. — сказал Шульмейстер, взяв руки молодой женщины. — Ты моя живая совесть, и я чувствую, насколько ты права, порицая меня… Но как же ты хочешь, чтобы я считал мой поступок дурным?.. Я никогда ни от кого не видел помощи… Тогда, право, мне приходилось бороться против всего света… Ну, так, да, это была правда, я хотел нажить деньги для тебя, для вас и пользовался всем, что видел и слышал ежедневно. Увы!.. Только не презирай меня слишком за эту мысль. Если бы ты знала, какое у меня извинение есть, и на что я могу сослаться… Но нет! Я никакого не хочу искать оправдания. Я был не прав, если ты меня порицаешь! Скажи мне, что ты знаешь, что тебе сказали. Научи меня, что мне надо делать! Всю мою силу и мужество я употреблю на то, чтобы сделать тебя, моя дорогая Берта, счастливой и спокойной. Я не знал, что я уголовный преступник, уверяю тебя, но все-таки я откажусь от этого тайного ремесла… в котором, кажется, был ловок!.. Чтобы заслужить твое одобрение, я сделаю все, что ты хочешь, слышишь, все! Нет такой жертвы, которой не принес бы я для тебя, нет таких усилий, которые оказались бы мне тяжелыми, лишь заслужить бы твое одобрение. Приказывай, — обратился он к ней, — я буду повиноваться!..

И Шульмейстер покорно стал ожидать от нее одной своего спасения. Но в его покорности не было чувства унижения, а заметно было лишь нежное беспокойство. Честное сердце молодой женщины простило ему те страдания, которые ей пришлось вынести благодаря недоверию. Он доказал жене своей сожаление о том, что он так мало изучил ее сердце… Берта взяла с мужа обещание, что он на другое утро расскажет Мюрату всю правду о своем прошлом.

«А затем, — подумала она, — мы увидим, что надо будет сделать для будущего».

И она медленно, со своим обычным нежным жестом привлекла его к себе. Ее голова склонилась к нему на плечо. Глаза Шульмейстера распухли и блестели, как будто он плакал.

Но ему больше не придется плакать!

На другой день, утром, Шульмейстер отправился к Мюрату. Его провели в зал префектуры, где Мюрат уже ждал его в обществе двух мужчин. Одного из них Шульмейстер знал давно: это Шее, префект Страсбурга. Второй — с виду только что приехал из дальнего путешествия. Несмотря на его запыленный полковничий мундир конных егерей без орденов, он казался чем-то иным. Большая черная шляпа с простой кокардой лежала около него на столе. Все стояли, и только он один сидел, окруженный высшими чинами армии. Присутствующие держались относительно его почтительно, и его величественный гордый вид сразу обратил внимание Шульмейстера. Он привык в своем ремесле замечать все, не имея вида, что он наблюдает. Его в особенности поразило бритое, бледное лицо с широким лбом и карие, быстрые, проницательные глаза.

«Кто бы это мог быть? — спрашивал он себя».

Внимательная неподвижность незнакомца заинтересовала его.

Непринужденная простота костюма противоречила тому уважению, какое оказывали этому егерскому полковнику, и неудивительно, что в голове Шульмейстера возник вопрос о том, кто был этот незнакомец.

«Это — начальник! Это — начальник!»

Мюрат и префект казались перед ним статистами.

Белая тонкая рука тихо поднялась со стола, на котором она лежала, и незнакомец жестом приказал начать допрос.

— Вас зовут Карл-Людвиг Шульмейстер?

— Да, маршал.

— Вы знаете, в чем вас обвиняют?

— Да, знаю.

— Что же вы можете ответить?

— Ничего. Это правда.

— Итак, вы признаетесь, что передавали в главный штаб эрцгерцога Фердинанда подробные справки о движениях наших войск?

— Да.

— С каких пор вы занимаетесь этим прекрасным ремеслом?

— Я начал с того дня, как вы сами, маршал, поехали в Германию, чтобы собрать новости относительно движений войск эрцгерцога.

— О, я — это дело другого рода, и вы, я полагаю, не имеете притязаний…

— Конечно, нет! Я сказал это не в извинение себе. Я только определил время, вот и все.

— Какие именно действия вы открыли неприятелю? Предупреждаю вас, часть из них я знаю из захваченных в Баварии бумаг.

— Я рассказывал все, что видел, — сказал Шульмейстер, — и сообщал о последовательном прибытии на Рейнский берег войск, ранее сгруппированных в Булони; я уведомил о приблизительном количестве войск, сосредоточенном в различных пунктах известных переправ. Что же касается до окрестностей Страсбурга, то я знал все прекрасно и мог изучить очень близко все, что происходит. Если вас интересует знать, как я это делал, так вот заметки о том, что я узнал вчера, когда наблюдал прибытие батальона аррасских гренадеров, этих, как их называют, «круглоголовых», которые не пудрят более волос, что, по моему мнению, гораздо лучше. Эту заметку я хотел также отправить туда, как только мне представится случай. Она была занесена в записную книжку, которая находилась в моем кармане в тот момент, когда меня арестовали.

— Разве вас не обыскали?

— Конечно, но мне удалось спрятать ее за ворот моему мальчику.

— Зачем же вы мне даете ее сегодня?

— Чтобы вам доказать, насколько я сожалею о том, что сделал… Некто мне объяснил, что я не прав, вредя французской армии.

— Знаете ли вы, что в таких случаях сожаления не ведут ни к чему? Когда шпион захвачен, его расстреливают или вешают, несмотря на то, признается он или будет отрицать.

— Я знаю это, но надеюсь, что в награду за мою откровенность меня прикажут расстрелять, вместо того чтобы повесить.

Мюрат, истощив все средства, не знал более, какие ему задавать вопросы. Объяснения Шульмейстера и его признание были настолько законны, настолько положительны, что дело было совершенно рассмотрено. Ничего не говоря, он передал записную книжку егерскому полковнику, который, казалось, изучал ее взглядом.

— Достаточно, Мюрат, — заключил последний — остановись на этом!

Затем, быстро скользнув взглядом по заметкам шпиона, он устремил свой взгляд на Шульмейстера и спросил:

— Как же вы пересылали ваши справки великому герцогу?

— Последнюю справку я послал ему в Ульм, — ответил Шульмейстер.

— Вы знаете, что она уже там?

— Она должна прибыть туда уже три дня тому назад.

— Когда получит он последнюю бумагу, которую вы ему посылали?

— Он мог получить ее сегодня утром.

— Что же вы в ней писали?

— Что французы расположены снова начать их традиционную кампанию через ущелья Черного Леса, как только перейдут Рейн. Я определил их силу приблизительно в шестьдесят тысяч. Только…

— Только?.. Полноте, говорите!

— Только, признаюсь, я больше не верю тому, что сообщил.

— А! Почему?

— Прежде всего потому, что я теперь сосчитал более полутораста тысяч человек, готовых перейти реку в разных пунктах, а затем потому, что я теперь стал понимать, насколько Бонапарт ловок, чтобы не повторять приемы, которые уже весь свет проделывал раньше него.

При этих словах Шульмейстера префект выпрямился от негодования и не мог воздержаться, чтобы не поправить его.

— Говорят, — заметил префект, — «его величество император Наполеон».

— Я не хотел обидеть императора французов, — возразил просто Шульмейстер, — сохраняя за ним имя генерала итальянской армии.

Эти слова шпиона вызвали легкую улыбку на бритом лице егерского полковника.

— Тогда, — сказал он, — если бы вы могли открыть сейчас настоящий план «Бонапарта», вы его тотчас сообщили бы офицерам великого герцога.

— О нет, ибо я знаю его со вчерашнего дня, но никому не проронил ни слова.

— А! Так правда, что вы знаете? — Мюрат презрительно улыбнулся на слова шпиона, но последний не показал виду, что заметил эту улыбку.

— Когда я узнал, — продолжал шпион, — что великий герцог, или, скорее, генерал Мак, так как он настоящий начальник, занял со своими войсками укрепленный ульмский лагерь, тогда я тотчас рассудил, что император должен быть извещен, как и я… я хотел сказать, раньше меня. Я даже думал, что эти справки ему доставил принц Мюрат, который проехал тайно через Вюртемберг, Швабию и Баварию…