Шпион Наполеона. Сын Наполеона
(Исторические повести) - Страница 11

Она молчала, смущенная и беспокойная… Молодая женщина представляла себе, каким ужасным опасностям подвергается ее муж. Эти опасности заставляли ее в одно и то же время бояться и краснеть. И где-то там, в самой глубине ума, за той таинственной завесой, где начинают видеть уже глаза души, рисуя себе внушающие страх события с самой жестокой и необыкновенной точностью, она узнала в человеке, стоящем на коленях с повязкой на глазах перед ротой солдат, готовых его расстрелять, черты лица своего Карла… Около него стоял громадного роста кавалерист в вышитом золотом мундире, со шляпой, украшенной белыми перьями, и с короткой шпагой, которую он поднял, чтобы дать сигнал открыть огонь.

Лязг колеса, попавшего на камень, заставил сильно вздрогнуть Берту, она приняла его за страшный грохот выстрелов… Карл обнял ее и успокоил ее опасения, что заставило молодую женщину улыбнуться. Он указал ей на зарю и сказал:

— Смотри, вот и день!

Солнечные лучи были еще далеко за вершинами Малых Альп Швабии, но в неопределенном еще утреннем освещении дорога казалась чернее, а долины светлее. Равнина поднималась мягкими уступами к косогору, где начиналась чаща густого Черного Леса. Вдали отражалась сероватым силуэтом на темном фоне сосен деревня: это был Оффенбург.

Далеко ли это? Нет. Напротив, путешественники были совсем близко от нее. Иллюзия, мало-помалу исчезающая, удвоила расстояние. Шульмейстер выскочил из тележки, даже не желая разбудить Ганса и Лизбету, которые спали, свернувшись на соломе. Он сделал прощальный жест рукой, тогда как Берта, подхватив вожжи, направила лошадь к первому дому. Шульмейстер пошел по извилистой тропинке, которая должна была его привести через несколько сотен метров к входу в дефиле.

С радостным сердцем он легко вскарабкивался по косогорам. Какая была для него новость топтать свободно землю и идти в свое удовольствие к намеченной цели!.. Какая гордость быть солдатом Наполеона и гонцом армии, а не торговцем секретов и продажным предателем! Он чувствовал, что его честь наполовину восстановлена и он сделался как будто выше.

Шульмейстер смотрел на окружающие его деревья, которые, казалось, тоже хотели возвыситься одно перед другим, взяв приступом холмы, и вдруг, как бы остановленные, укоренились на месте в самой середине приступа. На них был красноватый колорит осени, но трава и мох у их корней сохраняли весенний вид. Тропинка была очаровательная: она то поворачивалась, то поднималась, то суживалась, то опускалась. Но вдруг показалось между ветвями деревьев солнце, это было для путника непреодолимой и в то же время безрассудной радостью. Влажные листья искрились; золотистый отблеск ласкал высокие коричневые стволы дубов. Окончательный свет наложил немного бледно-зеленого колорита на темные ветви сосен…

Вскоре он достиг настоящей дороги и нашел ее еще более пленительной. Какая прекрасная вещь — дорога. Это состояние всех, как бедных, так и богатых, как дикого зверя ночью, так и птиц днем. Леса и долины направо и налево могут иметь владельцев, которые их закрывают и стерегут. Дорога же всегда открыта, всякий человек может проходить по ней. На ней нет границ; привал удлиняется, согласно крепости пешехода, и даже сам горизонт, который мог бы служить границей, отодвигается и исчезает по мере приближения к нему.

Шульмейстер быстро продвигался. Всякий раз, как он оборачивался, он видел у своих ног просыпавшуюся в утреннем тумане долину Рейна необъятной и светлой. Перед ним почти прямо расстилалась дорога, ведущая в Гегенбах, а оттуда в самое сердце гор, близ Гайзаха, чтобы затем выйти в долины Вюртемберга. Она слегка извивалась, как широкая желтая лента, покоящаяся на громадных зеленых волнах.

Он заметил справа маленький город Лар, уже полный движения…

В самом деле, как же случилось, что он различал там в такой ранний час столько приходящих. Земледельцы и рабочие, идущие на свои занятия, не имеют обыкновения подымать такую пыль. Да они и не загромождают так все улицы; они не представляют собою таких значительных черных масс, перемещающихся с такой правильностью. Что же это такое?

Шульмейстер присел на каменистый утес и вынул из кармана коротенькую подзорную трубку. Едва он приблизил ее к глазам, как воскликнул:

— Как я глуп! Да это кавалерия, которую я слышал сегодня ночью. Они сделали привал, а теперь приготовляются снова отправиться. А… да, вот я вижу блеск сабли, которую вытаскивают из ножен… Сейчас подадут трубный сигнал… Отлично! Вот он: это драгунский мотив! — воскликнул Шульмейстер.

Он услышал несколько отдаленных нот и отрывок долетавшего сигнала, чтобы седлать лошадей…

— Наверно, это драгуны!.. Я вижу отблеск красок и искры, которые обозначают карабины. Как будто они направляются в эту сторону. Живо! В дорогу!

Он встал, положил трубку в карман и повернулся, чтобы пуститься в путь… Но внезапное удивление заставило его тотчас же попятиться: два французских гусара, соскочившие с лошадей, которых они держали за поводья, прицеливались в него спокойно из своих больших пистолетов.

Откуда они вышли?

Шульмейстер не мог знать распоряжений Наполеона: он не подозревал подробности хитрого маневра. Он угадывал только главные линии его. Между тем как драгуны шли по направлению к соседней долине, другой кавалерийский полк Мюрата, отправившийся ранее, уже достиг входа оффенбургского дефиле. Стоящие перед Шульмейстером гусары составляли один из его патрулей. Они заметили его, когда он наблюдал, вскарабкавшись на утес, и направились в его сторону, чтобы расспросить его, а при необходимости и захватить.

— Во фронт! — сказал один из них, постарше. — Что ты там фабрикуешь, краснолицый, со своей пушченкой в глазу?

Карл принял самый глупый вид и сделал знак, что ничего не понимает, чего от него хотят. Однако ж он все-таки тихо приблизился к ним.

— Ты только говоришь, что не понимаешь по-французски? Прекрасно!

— Удобно же будет нам объясняться! — заметил один из солдат. — Не стыдно ли тебе в твои годы быть таким невеждой!..

— Простите, гусары, может быть, вы знаете по-немецки?

— Смотри-ка, заговорил!.. Полно, отвечайте, о чем у вас спрашивают.

— Я смотрел на солдат, вот там…

— Откуда вы?

— Я живу в Оффенбурге, в деревне, которую вы не можете видеть из-за поворотов. Она находится по эту сторону, в получасовом расстоянии.

— Так значит, вы прогуливались? Что же, вы взяли с собою эту карманную игрушечку для вашего увеселения?..

— Без сомнения! — ответил Шульмейстер.

— Да… Отчего же вы торопитесь направиться в противоположную сторону от вашей проклятой деревни, имя которой я уже забыл?.. Ага! Это вас беспокоит! Гм, что я заметил?! Хотите, я скажу вам? Вы расскажете людям, находящимся на другом конце этой дороги, т. е. кейзерликам, все, что вы только что видели? Вот вам!..

— Но я уверяю вас…

— Без лишних фраз! Следуйте за мной, прошу вас, по доброй воле, — в противном случае!..

Шульмейстер прежде всего рассудил, что всякое сопротивление бесполезно. Он принял приветливый вид и, склонив низко голову, приблизился еще на несколько шагов, чтобы послушно отдаться двум солдатам. Он ни одним движением не выразил сопротивления, ни тогда, когда кулак ветерана сурово опустился к нему на плечо, ни тогда, когда пальцы рекрута схватили его за воротник. Но хладнокровие мало-помалу вернулось к нему, и он стал спокойно взвешивать все обстоятельства.

«Нужно ли было повиноваться? Или лучше сопротивляться?»

Он совершенно неожиданно был поставлен в это странное положение. Пожертвовать жизнью в случае его бегства или испортить успех порученного ему дела, если он допустит себя взять? Неожиданный противник, стоящий перед ним, принадлежал именно к партии, которой он хотел служить.

Если он последует за гусарами, то они, наверное, отведут его к офицеру, который его станет расспрашивать, а он не может ему ответить ничего удовлетворительного. Его обыщут и найдут довольно значительную сумму денег, затем бумаги и в особенности приказ об изгнании, который докажет его немецкое происхождение, а это возбудит подозрение. Самое благоприятное для него было, чтобы его задержали до более подробных справок, но в таком случае — мат его предприятию.