Шпион и разведчик - Инструменты философии - Страница 4

По-видимому, раскаяние или покаяние, осуществленное в состоянии полного душевного упадка, выгорания всех движущих сил от эроса (либидо) до штирлица, ни одну из Инстанций уже не интересует. Агент попросту дезавуируется, вычеркивается из всех анналов. Это вовсе не значит, что его оставят в покое (тут, конечно, Хайдеггер был прав) - напротив, теперь никто не пошлет связного, который бы мог его успокоить. Дезавуирование означает полное отключение передатчика, а значит, и прекращение передачи успокоительных позывных. "Покой нам только снится" - так вправе сказать о себе шпионы всех времен и народов, предпоследняя нота в гамме полного забвения бытия всегда трагическая.

Мы научились без труда распознавать голос Эроса в многоголосом хоре искусства - было бы крайне любопытно идентифицировать мотив экзистенциального шпионажа во всем спектре его проявлений (сублимаций). А ведь переход из "заброшенности в мир", в безысходность сопровождает пронзительная песнь матахари, в которой говорится о безвозвратной утере связи с Центром. Вот как озвучивает ее Уолт Уитмен:

Мы по жизни идем

Как на похороны к себе

Завернутые в собственный саван.

Степь да степь кругом.

4. Исходы из заброшенности

Невыход из конспирации нельзя, собственно говоря, назвать поражением Dasein, ведь феноменологически здесь получается обман обманщика - важнейший узловой пункт круговорота всеобщей аферистики, первоисточника динамизма Weltlauf. Мы убедились, что мир подготовлен к заброске агентов, готов оказать им должный прием - ибо этот мир и сложился как постоялый двор (Дом Бытия) для засланных и непрерывно засылаемые лазутчиков.

Вопрос, "откуда" заброшен агент, относится к числу самых запутанных. Хайдеггер уклоняется от ответа, понимая, что придется так или иначе пересказывать миф Платона о пребывании души в сфере чистых эйдосов: "Отпадение Dasein нельзя поэтому рассматривать как "падение" из некоего более чистого и более высокого "первородного состояния". Об этом у нас не только нет никакого оптического опыта, но и онтологически мы не имеем никаких возможностей и направляющих нитей для интерпретаций"*. Впрочем, какой-то опыт все же есть - но он расположен принципиально за пределами бодрствования, вне поля активного сознания. Далекая родина вспоминает-ся (вспоминает себя) в наплывах сновидений и грез**. Да еще штирлиц направляет искусству экзистенциальный заказ, можно сказать, объявляет конкурс на лучшую картинку с абрисом далекой родины. Произведения, отправляемые на конкурс соискателями, обычно узнаются по названию: "Другие берега", "В поисках утраченного времени", "Детство Люверс". В записках о потерянном рае процессы воспоминания и воображения ничем ее отличаются друг от друга с точки зрения подлинности результата - вообще визуальный образ еще более расплывчат, чем тени на стене пещеры. Акустическая связь с Центром несомненно прочнее поэтому в конкурсе, объявленном штирлицем, Музыкант превосходит Писателя и Художника. Как известно, Юстаса связывала с Центром русская пианистка, в ее отсутствие Штирлиц слушает Эдит Пиаф, получая при этом надлежащую подзарядку. На самых ранних стадиях заброшенности роль музыки особенно велика. Последние два-три десятилетия через позывные рока осуществлялась массовая самоидентификация начинающих агентов. Универсальный пароль "Yellow Submarine" - придавал силы для противостояния и диверсий, "Taste of Honey" напоминал о сладости невидимой отчизны. Но различить истинный зов бытия среди акустических имитаций ничуть не легче, чем опознать визуальный образ, - пожалуй, степень соблазна даже выше ввиду особой задействованности канала. Вот и агент по кличке Dasein попался на имитацию - не помог даже тренаж в разведшколе Хайдеггера***. Однако в момент написания "Бытия и времени", одной из самых честных и героических книг нашего столетия, Хайдеггер еще не подозревал, что сам будет пленен на вражеской территории и даже не доктором Sorge, а все теми же пресловутыми спецслужбами Weltordnung - стража времени заставила его опознать в качестве послания с родины Dasein лесные тропки, размеренную речь крестьян Шварцвальда. Чаша и башмаки, предъявленные в качестве вещественного доказательства, сыграли свою рель. Что поделаешь, такая уж тяжкая шпионская доля - даже лучших связных, даже Резидентов, не отозванных своевременно в Центр..

* Там же. С. 42.

** Об этом хорошо написано у Башляра в "Поэтике пространства" и "Поэтике грезы".

*** Помимо книги Авитал Ровелл можно обрашться и к Лаку-Лабарту: Lacoue-Labarthe P. La fiction du politique: Heidegger, 1'art et la politique. Strasbourg. 1987.

Как знать, возможно и Ницше, проживи он еще в здравом уме пару десятилетий, "разглядел" бы по-настоящему фальшивомонетчиков, нашел бы свою прелесть в слишком человеческом и воспел бы сельского пастора, музицирующею соседа, торговца зеленью (он уж точно сделал бы это лучше Честертона и Сент-Экзюпери) и прогнал бы своих зверей. Но героическое безумие уберегло великою разведчика от явки с повинной.

В общих чертах вывод Хайдеггера верен: мы не имеем ни "оптического опыта", ни "онтологической возможности" для идентификации Далекой Родимы, первоисточника подлинности. Dasein действительно отвечает на вопрос "кто?" ( 25) - но не отвечает на вопрос "откуда?". В отличие от буквального шпиона, которой под влиянием времени постепенно забывает, "откуда он", экзистенциальный шпион погружен в забвение бытия с самого момента заброшенности, и даже допрос с пристрастием не заставит его вспомнить ни географию (или небографию) духовного отечества, ни имени Резидента. Вопрошаемый знает только "здесь бытие" - самая пристальная феноменология бессильна расширить это знание. За левым порогом "здесь бытия" начинается сфера абсолютной фальсификации, за правым порогом, именуемым смертью, - зона молчания. Обладает достоверностью лишь сам факт происхождения "не от мира сего"*, входящий в определение подлинности, но редко кому сообщаемый. Гадалки всегда используют эту точечную достоверность для вхождения в доверие - достаточно сказать "вы попали не в тот век, вы предназначались совсем для другого мира, разминулись со своим временем", вляпать про какую-нибудь эпоху испанских грандов - и после такой "проницательности" можно смело собирать дивиденды. Хотя очевидно, что человек, вообще не знакомый с ощущением своей заброшенности в мир, просто не добирает мерности для бытия в ранге субъекта (личности). Для того чтобы "здесь бытие" (Da sein) могло быть, оно (он, она) должны быть "не отсюда" - в противном случае мы имеем дело с формальным присвоением определенностей первого лица, без обретения "подлинного-во-мне". Без пульсации штирлица и матахари бурный поток Weltlauf мелеет и обращается в болото, но для инициации экзистенциального шпионажа вполне достаточно самого факта заброшенности: чтобы произошел взрыв, катастрофа - словом, бытие от первого лица (Я-присутствие), нужно выдернуть чеку гранаты, оторвать от Духовной Родины, лишить чего-то. Так в химии молекула, лишившаяся атома, становится активным реагентом - свободным радикалом. Агент, оторванный от центра, получает импульс (Sprung), утилизуемый затем спецслужбами СМЕРШ, инстанцией "контр-Dasein".

* Подобным же образом определяется понятие "вещи-в-себе" у Канта: мы знаем, что за явлением стоит нечто, но не можем сказать, что именно. Гегель попытался отменить "вещь в себе" за "ненадобностью", но фактически лишь удалил ее из сферы самоотчета. Дело в том, что вердикт о сосуществовании выносится не интенцией чистого разума и не законодательством практического разума, а "отдельной способностью души".

Надо тем не менее сказать, что исходы из заброшенности всегда образуют некое поле возможностей. Рассмотрим еще одну типичную конфигурацию: приключения шпиона, вторая серия. Перед нами вновь "юноша, обдумывающий житье". Реализуя "обыкновенное шпионское", он решает внедриться "к ним" - в какую-нибудь религиозную общину, секту, политическую партию, - словом, в некую компактную подсистему "их" лицемерного мира. Целью внедрения является абстрактное продвижение наверх - вообще, дальность броска представляет собой самодостаточную ценность во всякой заброшенности. Лазутчик имеет весь набор соответствующих преимуществ - имитируя внешние "правила игры", он не тратит времени на обживание внутреннего. Ценностная проблематика сообщества предстает перед ним в форме тригонометрической задачи, которую он/она решает с помощью встроенного интригометра, своеобразной логарифмической линейки, входящей в устройство штирлица и, особенно, матахари.