Шпион - Страница 12

– А какого вождя вы имеете в виду? – попытался поддержать беседу Кантарович.

Рунге досадливо покачал головой.

– Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…

Академик опасливо оглянулся.

– Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…

На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации, науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.

– Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… – сказал он главное, – явно перегнул…

Алек закивал головой.

– Совершенно вы правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас – полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова.

При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.

– Что там еще? – поморщился он. – Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?

Алек закивал и принялся объяснять.

– Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже – подтвердить, – тут же поправился Алек.

Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор Института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…

– Так, – сурово прокашлялся он, – и что же вы хотели подтвердить?

– Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, – пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.

– А что сказал ученый совет? – поправил очки Рунге. – Напомните.

– Ученый совет, прошедший… – Алек открыл папку и сверил дату, – две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.

Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.

– Что это значит?! Это как понимать?! – ткнул он пальцем в красные линии и кресты; художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.

– Как видите, – Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. – Такое вот отношение к делу…

Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.

– Кто это сделал?!

Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.

– Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.

Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.

«Пора», – понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь.

– Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…

– Правда? – взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.

– Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, – безбожно врал Алек.

Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.

– Это хорошо. Правильно.

Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана.

– Но он, как и всякий не специалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает, по сути, многих работ.

Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.

– Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…

Академик презрительно фыркнул.

– Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.

Алек замер: пока все шло, как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.

– Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, – подытожил академик, – а тем более работ Смирнова.

– Мне тоже так кажется, – кивнул Алек. – А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.

– Игрушек? – вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.

Алек замахал руками.

– Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…

Академик насупился.

– Ну, и?..

– Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.

Услышав слово «деньги», академик оживился.

– Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.

Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся.

– Да-да? Что такое?

– Так вот я и говорю, Илья Иосифович, – напомнил Алек, – они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.

– И что же делать? – опечалился академик.

Он мысленно жалел детишек, лишенных безжалостным Черкасовым радости пустить в своего соседа торпеду или ракету.

Алек откинулся на спинку стула.

– Не мне советовать ректору и вице-президенту академии наук. Но если бы вы сочли возможным утвердить данный список публикаций не только как ректор, но и провести решение через президиум Академии… – Алек замер.

Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.

– Где поставить визу?

Алек моментально подался вперед, убрал исчерканный список и положил на стол другую копию, также заверенную ученым советом, но без хамских отметок Черкасова и указал:

– Здесь и здесь. Как ректор и как вице-президент. И хорошо бы печать приложить…

Рунге кивнул и размашисто расписался.

– Хорошо. Итак… – посмотрел, наклонившись на лист, – мило. Печаточку приложим, вы не волнуйтесь. К вечеру получите в лучшем виде.

Академик сгреб листы в папку и поднялся из-за стола.

– А за Черкасова не волнуйтесь. Я сам с ним все улажу. Смирнова издавайте. Но и мои… скромные труды… уж, само собой… не забудьте.

Старик замялся, смутился, поправил академический беретик и галстук-бабочку, тяжело поднялся из-за стола и зашагал, опираясь на массивную трость, подарок к восьмидесятилетию. Как и подстаканник, она пригодилась. Старые суставы нуждаются в надежной опоре. Заслуженные академики тоже.

Артем Павлов начал утро, как обычно в не самые загруженные дни. Изучил почту, сделал с десяток необходимых звонков, проверил, как дела у стажеров, ну, и само собой выяснил, что произошло с пропавшим двадцать лет назад Юрой Соломиным.