Шоу для богатых - Страница 33

Савин замялся и было видно, что ему не очень-то приятно отвечать на этот вопрос.

«Я... я испугался, что меня застанут около окна, и...»

«И подумают, что это вы разбили окно?»

«Да».

«Но почему? У вас что, проблемы с совестью?» Савин молчал, и он вынужден был сказать ему: «Подписку о невыезде я, конечно, с вас взять не могу, но... У меня к вам просьба... не покидайте пока что города».

И вот теперь... Плетнев даже не сомневался, что Савин пожалуется Шумилову, и все это надо было переговорить с Турецким.

«Не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Пословица, казалось бы, старая, дошедшая до наших дней из Бог знает каких глубин, но и по нынешним временам, когда во главе угла воцарился Их Превосходительство Доллар, она не потеряла даже в новой России своего истинного значения. И Голованов смог убедиться в этом еще раз, когда на его стол в офисе «Глории» легло заключение дактилоскопической экспертизы, проведанной в Экспертно-крими-налистическом Центре Главного управления внутренних дел Москвы.

«На Ваш запрос отвечаем...»

Сдерживая «нетерпение души» и в то же время перескакивая глазами с абзаца на абзац, Голованов задержался на последних строчках «заключения», удовлетворенно хмыкнул и уже более спокойно перечитал еще раз.

– Ну вот, а ты говорила, что больно будет, – пробормотал он уже действуя в автоматическом режиме, выбрал из стопки фломастеров красный. Перечитал «заключение» еще раз и жирно подчеркнул фломастером несколько слов, на которые, в первую очередь, должны были обратить внимание Агеев с Ириной Генриховной.

«...Леча Декушев, вор-рецидивист, специализация – квартирные кражи, кличка – Ингуш...»

Итак, Леча Декушев, сорок один год. Уроженец города Назрани, из-за чего, видимо, и поимел погоняло Ингуш. Вор-рецидивист, поимевший за спиной четыре ходки на зону.

Что и говорить, фигура серьезная. Домушник такого класса на мелочевки размениваться не будет и на квартирный «скачок» так просто не пойдет. И хотелось бы знать, с чего бы это Ингуш надумал пощупать довольно скромную квартиру на четвертом этаже стандартного дома, окна которой вряд ли могут привлечь внимание уважающего себя специалиста. Ни дорогих стеклопакетов, которые могли бы навести на эту квартиру, ни дорогостоящей «тарелки» спутниковой связи, ни... Короче говоря, ничего такого, что могло бы говорить о повышенном благосостоянии хозяина этой квартиры. Даже отсутствие сигнализации на двери говорило само за себя. И при всем при том.

Загадка, ответ на которую напрашивался сам по себе, хотя и не хотелось в это верить.

Филипп действительно под колпаком, и кому-то, видимо, нужны неопровержимые факты. Чего?... Господи, сплошные отточия, на которые пока что не было ответа. Правда, в одном можно было не сомневаться, жизнь Агеева в опасности, и тот факт, что за ним уже велась слежка, нельзя было сбрасывать со счетов.

Ингуш, несмотря на свой авторитет, являл собой всего лишь исполнителя, задача которого сводилась к тому, чтобы профессионально вскрыть входную дверь и также профессионально закрыть ее, когда будет дана команда «отбоя». Теперь надо было знать еще и того, на которого конкретно работал Леча Де-кушев, и кто рылся в документах и бумагах Агеева, когда расслабившийся Ингуш бродил по квартире и вздыхал горестно, прикидывая на глаз, чем бы здесь и можно было попользоваться, окажись он в этой берлоге один.

Задачка со многими неизвестными, на которую пока что Голованов не видел ответа.

Размышляя о том, кто бы помог ему в этом разобраться, он чисто автоматически потянулся рукой за мобильником и сам того не осознавая набрал номер мобильного телефона Турецкого.

– Александр Борисович: Всеволод Михайлович беспокоит. Не разбудил, надеюсь?

Мобильник отозвался знакомым бархатистым рокотком, в котором звучали нотки наигранной обиды:

– Разбудил... Издеваться изволите, Всеволод Михайлович? Греш-но-о-о... грешно над несчастным пенсионером насмехаться. Бог не простит. – И тут же добавил иным тоном: – Рад слышать! Не поверишь, только что сам хотел тебе звонить.

Это уже было что-то новое в настроении Турецкого. Если Голованову не изменяло чутье, то Турецкий уже по-настоящему тосковал по «Глории».

– Что, в старое стойло потянуло? – с добродушной ухмылкой в голосе спросил Голованов.

– Потянуло, – скромно признался Турецкий. – Даже сон какой-то приснился, завязанный на «Глории».

– Даже так? – «удивился» Голованов, и в его голосе появилась едва заметная язвинка: – Так кто же тебе мешает?...

Турецкий не дал ему договорить.

– Все, Сева, будя! Как говорится, повздыхали и хватит.

На этот раз в его голосе уже звучали жесткие нотки.

– Хорошо, – согласился с ним Голованов. – Будя, так будя. Как говорят в Париже, баба с возу – кобыле легче. Однако я могу надеяться, Ваше Превосходительство, иной раз за помощью к вам обратиться? Или хотя бы за консультацией. Все-таки, важняк Генеральной прокуратуры! Не каждому доводится с такими людьми за ручку здороваться.

– Издеваешься?

– Издеваюсь, – признался Голованов.

– А зачем с бабой сравнил?

– Чтобы больнее сделать.

– Но я надеюсь...

«Ах, ты жучило! – хмыкнул Голованов, довольный собой. – Зацепило, значит».

– Но я все-таки надеюсь, что это не так на самом деле? – продолжал давить Турецкий, уязвленный тем, что его сравнили с балластом.

– Саша! Александр Борисович... – с тоской в голосе протянул Голованов. – Вы же все отлично знаете и все-то прекрасно понимаете. И тот факт, что я звоню вам в столь ранний для уважаемых пенсионеров час, лишний раз говорит о том, что...

– Господи, вот же трепало! – грохотнул раскатистый басок Турецкого, и чувствовалось, что ему приятно слышать, как распинается в изысканных «экивоках» Голованов. – Ладно, сыщик, приехали. Колись, с чего бы вдруг решил потревожить пенсионера?

Выслушав короткий и в то же время довольно емкий рассказ Голованова, Турецкий какое-то время молчал, анализируя услышанное, затем произнес негромко.

– Задачка!

– Вот и я о том же.

– М-да. И насколько я догадываюсь, время здесь против нас.

Турецкий сказал «нас», и на это не мог не обратить внимания Голованов.

– Совершенно верно, – подтвердил он. – К тому же сам Филипп начинает нервничать, хотя и старается показать, что вся эта чехарда его не колышет. И я боюсь...

Однако Турецкий уже, казалось, не слышал Голованова, начиная выстраивать свою собственную линию расследования.

– Думаю, без Яковлева нам здесь не обойтись, – как бы рассуждая сам с собой, негромко произнес он, что заставило насторожиться Голованова.

– Ты имеешь ввиду начальника МУРа?

– Естественно! Кого же еще?

– Не хотелось бы, – вздохнул Голованов.

– Почему?

– Ты же знаешь, мы ведем сейчас дело, которое...

– Убийство Крупенина?

– Да.

– Ну, это, положим, я возьму на себя, – как о чем-то давно решенном сказал Турецкий, – а без помощи Яковлева нам здесь действительно не обойтись.

Он уже не слушал возможных возражений Голованова, и его голос, до этого момента почти бесцветный, набирал столь присущие ему волевые нотки:

– А посему решим так. Я связываюсь с Яковлевым, излагаю ему свою личную просьбу, ну а потом уж... Короче говоря, будем действовать по обстановке.

Голованов хотел было сказать, что «бутылка за мной», однако посчитал за лучшее промолчать. Александр Борисович Турецкий, впервые за все то время, как его спровадили на пенсию и он ушел из дома, начинал «въезжать» в привычную ему тему сыска.

Спроси кто-нибудь Турецкого, с чего бы это он вдруг засуетился, словно девица-дурнушка на выданье, после телефонного звонка Голованова, он бы не смог дать точного ответа. Возможно, он стал осмысливать, что не так уж все и плохо в подлунном мире, как могло бы показаться в тот момент, когда он, проснувшись, вдруг осознал, что уже никому не нужен в прокуратуре, которой отдал годы своей жизни, что кроме Генеральной прокуратуры есть еще и его любимая «Глория», в которой он всегда будет востребован как профессионал. Он боялся в этом признаться даже себе, любимому, не говоря уж о друзьях-товарищах, что время от времени, причем именно днем, а не ночами, ловил себя на мысли о том, что, возможно, у него действительно поехала крыша, когда он приревновал Плетнева к Ирине. Возможно! Все возможно. Однако как бы там ни было, но звонок Голованова заставил его встряхнуться, да и жизнь теперь казалась не столь унылой, пустой и бессмысленной, как прошедшей ночью.