Шоу для богатых - Страница 30

– Само собой. Записывай телефон...

От Кутузовского проспекта до района Сандунов-ских бань, где обосновался офис «Глории», казалось бы рукой подать, однако автомобильные пробки, уже давно превратившие «Жигули» и иномарки в груды металла, ржавеющие пол окнами московских домов, вновь бросили в состояние нарастающей плаксивости, когда до сердечных колик становится жалко себя, любимую, и Ирина Генриховна теперь уже вслух жалела себя, обвиняя Турецкого во всех смертных грехах, которые только могла припомнить. Но более всего, почему-то, обвиняла его в «мужской несостоятельности». Мол, все настоящие мужики дерутся за своих любимых, а он... И далее шли маловразумительные вспышки гнева, ни к чему не приводившие.

– Хоть бы с Антоном поговорил, а то... Идиот, идиот, идиот! Тряпка и бабник!

В какой-то момент подумала, было, а не завалиться ли действительно двум вполне приличным ягодкам в какой-нибудь ночное заведение, да оторваться там по полной программе, чтобы хоть этим досадить Турецкому, и тут же самой стало стыдно своих мыслей. Передернула скорость и уже с ненавистью к самой себе пробормотала, резко трогаясь с места:

– Дура!

Чем больше Турецкий думал о своем крестничке, сыне Шумилова, и чем больше вспоминал его глаза, его болезненную нервозность во время их последней встречи, тем все больше и больше начинал верить в то, что сказала ему Ирина – Игнат наркоманит. Хотелось бы только знать, насколько все это серьезно и как далеко зашло, а для этого. Для этого надо было встретиться с самим Игнатом и серьезно поговорить.

Легко сказать «надо», да только, как начать этот разговор. Игнату он позвонил в субботе вечером и уж было договорился с ним о встрече в какой-нибудь ка-фушке, как вдруг услышал в трубке немного хрипловатый женский голос, по которому без особого труда можно было признать затяжную курильщицу.

– Ты чего, Игнат... мы же с тобой договаривались! Турецкий невольно насторожился. В этом вскрике было столько откровенного возмущения «безответственным поведением» Игната, что тому впору было начинать каяться.

– Тише ты!.. почти прошипел Игнат, видимо зажимая ладонью телефонную трубку, и окончания реплики Турецкий уже не слышал. Однако и без того было понятно, что Игнат в комнате не один, а с какой-то девицей, что вполне объяснимо для семнадцатилетнего парня, в котором играют гормоны, и девица эта имеет на него довольно сильное влияние. А возможно, и далеко идущие виды.

– Игнат! – негромко позвал Турецкий.

– Да, дядя Саша?

В этот момент он, видимо, отнял ладонь от микрофона, ухо Турецкого обожгло слово «Идиот!», произнесенное все тем же возмущенным прокуренным голосом, однако надо было делать вид, что он ничего не слышит, и Турецкий вполне миролюбиво произнес:

– Ну так как, крестничек? Я имею ввиду насчет того, чтобы в кафушке посидеть?

Он ждал ответа и уже знал, что Игнат найдет сотню причин, чтобы отложить встречу. Так оно и вышло.

Шумилов-младший пробормотал что-то нечленораздельное, однако надо было что-то говорить – все-таки звонил «Сам Дядя Саша Турецкий», извиняющимся голоском произнес:

– Простите, дядя Саша, но... в общем, завтра никак не смогу.

– Чего так? – «удивился» Турецкий.

– Да уже договорились с ребятами встретиться, а отказаться от этого. В общем сами понимаете.

Чувствовалось, что относительно «ребят» парень врет, как сивый мерин, и можно было бы надавить на парня, однако Александр Борисович счел за лучшее принять его игру:

– Жалко, конечно, но, как говорится, хозяин – барин. На нет и спроса нет.

– Так, может, в другой раз? – каким-то извиняющимся и в то же время суетливым голосом предложил Игнат.

– Хорошо, буду звонить тебе на следующей неделе. Бывай:

– Счастливо, дядя Саша, и... и не обижайтесь на меня.

«Не обижайтесь на меня.»

Турецкий опустил телефонную трубку на рычажки, а в голове все еще звучали эти слова: «Не обижайтесь на меня».

Подумал в какой-то момент, не поговорить ли относительно Игната с его отцом, однако вспомнив категоричное «Нет!» Ирины, тут же отложил эту мысль. Знал, вернее догадывался, что в подобных вещах женщина всегда была и останется мудрее мужика.

В это утро Агеев проснулся довольно поздно, однако время еще было и он, пару раз отжавшись от пола, залез под контрастный душ, который и остатки сна прогонял, и мозги прочищал, давая настрой на рабочий день. Пока обсыхал после душа, сделал омлет из трех яиц, заварил чашечку кофе и, уже сбросив с плеч огромное, едва не с простыню величиной махровое полотенце, сел за стол, слушая краем уха последние столичные новости, после которых хотелось бегом бежать из Москвы. Убийства, грабежи, автоаварии, прорывы канализационных систем и многометровые провалы на городских улицах, о которых в годы его юности даже слыхом не слыхивали, а по нынешним временам они стали столь же привычно-обыденным явлением, как митинги протеста и демонстрации на тех же московских улицах. Проглотив половину омлета и запив его глотком подслащенного кофе, он прошелся по каналам небольшого телевизора, уютно примостившегося на противоположной стене, однако кроме примитивных сериалов ничего более приличного на экране не было, и он, мысленно обругав «мастеров культурного цеха» к коим причислял и телевизионщиков, вырубил «ящик».

Его душе хотелось любви, азарта и полнокровной жизни, хотя бы на экране телевизора, а вместо этого или полный дебилизм, или такая засуха, что. В общем, как говаривал когда-то один умный человек, чем смотреть такую муть, лучше выпить и заснуть. Однако надо было ехать в «Геркулес», и Агеев, дожевав остатки омлета и допив кофе, поднялся из-за стола. Какое-то время стоял посреди кухни, решая насущно-философский вопрос о целесообразности утреннего мытья посуды, и здраво рассудив, что кайф от мытья грязной сковородки можно поиметь и вечером, прошел в комнату, прихватив с собой и мобильный телефон.

Голованов отозвался сразу же, будто ждал его звонка, однако на вопрос Агеева относительно результата экспертизы по «пальчикам», виновато вздохнул и с той же долей вины в голосе произнес:

– Потерпи, Филя. Обещали не сегодня-завтра ситуацию прояснить.

– Ну, обещанного, положим, в России три года ждут, – пробурчал Агеев, хотя и сам знал прекрасно, что поднять картотеку по дактилоскопической экспертизе – на это тоже требуется время, а экспресс ответы на запросы по «пальчикам» выдаются только в затяжных телевизионных сериалах, от которых даже у полных дебилов скулы воротит.

– Ну-у, насчет трех лет, это ты лишку дал, – попытался усовестить друга Голованов, – а вот насчет ближайших дней... Короче, потерпи маленько, не ты один задом ерзаешь.

Пропустив мимо ушей пассаж насчет «ерзающей задницы», Агеев все-таки не удержался, чтобы в свою очередь не подковырнуть Голованова:

– Я-то, Сева, потерплю, мне, молодому да красивому, особо спешить некуда. Но боюсь, как бы командный состав нашей «Глории» кипятком не изошел. Думаю, что та зачистка, которую провели в моей берлоге, не одного меня касается.

– Ладно, не бубни, – осадил Агеева Голованов, не выносивший, когда его причисляли к «командному составу» агентства. И тут же: – Надеюсь, что эту ночь почивал спокойно?

– Как младенец.

– Вот и молодец. А я полночи с зубами мучился, всю водку выпил, которая в доме была.

– Счастливый, – скорбно вздохнул Агеев. – А у меня ни водки в доме, ни боли зубной во рте.

– Где, где? – опешил Голованов.

– Ну не в жопе же!

– Дурила, – рассмеялся Голованов и отключил связь.

На том и держимся, пробормотал Агеев, и его лицо вдруг расплылось в широченной ухмылке.

Закрыв за собой входную дверь и проверив довольно примитивную, однако вполне надежную «секретку», которую он ставил теперь на случай очередного появления незваных гостей, Агеев спустился к машине, повернул ключ замка зажигания, и пока прогревался движок, размышлял о том, что он, видимо, погорячился, заявив Голованову, что он уже практически успокоился, и время, мол, все расставит по своим местам. Конечно, хотелось бы так думать, бравируя своей непробиваемостью, однако в душе продолжали скрести кошки, и он даже в зале «Геркулеса», отрабатывая со своими учениками броски, подсечки и удары открытой стопой, не переставал думать о непонятном визите незваных гостей, непонятно что искавших в его квартире и непонятно зачем рывшихся в его документах и бумагах. И именно эта непонятность, которую невозможно было чем-либо объяснить, держала его в подвешенном состоянии, накручивая при этом черт знает какие мысли. Теперь он перепроверялся, когда ехал по Москве, пытаясь засечь идущий за ним хвост, и время от времени ловил себя на том, что в нем уже нет прежней уверенности в себе, а сам он, словно сжатая до предела пружина, готовая стремительно разжаться в любой момент.