Шотландская сага - Страница 6

Хью Маккримон опоздал на прием в Ратагане, и Джеймс Кэмерон был недоволен. Во всем великолепии своего наряда, состоящего из килта, в клетку клана Кэмеронов, и жилетки с блестящими серебряными пуговицами и пряжками, Кэмерон нетерпеливо ожидал у входа в прихожую своего внушительного дома.

— Где ты был? — раздраженно бросил он. — Тебе следовало бы быть здесь уже час назад… Не трудись объяснять, я выслушаю тебя потом. Иди в бальный зал. Когда мы с женой выйдем на середину, начинай мелодию и продолжай играть до тех пор, пока я не дам тебе сигнал остановиться. Иди же, и смотри у меня!

Огромный бальный зал был заполнен гостями, и, казалось, каждый пытался перещеголять других великолепием платья. Хью Маккримон бывал на многих приемах и собраниях в Ратагане, но такого еще не видал. Джеймс Кэмерон приказал украсить зал с большим размахом, и свет от канделябров в сотню свечей играл в бриллиантах, которыми были украшены женские прически и плечи.

Улыбаясь, как будто вечер шел так, как было задумано, Джеймс Кэмерон вывел свою англичанку жену в центр зала, их встретили аплодисменты гостей. Коротко кивнув в направлении Хью, землевладелец приготовился начать рил (быстрый шотландский танец), танцевать который он учился несколько недель до этого. Как только волынка наполнилась воздухом, помещение заполнили нестройные звуки. Внезапно из волынки полилась мелодия, и Маккримон заиграл так, как никогда раньше не играл, но это был не рил. Медленно ходил он по огромному залу меж гостей Джеймса Кэмерона, и звучала грустная похоронная песнь.

Джеймс Кэмерон уже поднял ногу для первой фигуры танца и застыл в таком положении, пока не осознал, как смешно он выглядит. Опустив ногу, он решил, что Маккримон играет длинное вступление к рилу. Только когда волынщик медленно прошел уже половину зала, Джеймс Кэмерон понял, что Хью намеренно выбрал такую музыку.

Опустив руку жены, взбешенный хозяин прошел широкими шагами по залу. Его лицо горело от гнева. Схватив волынщика за руку, он развернул Маккримона к себе лицом, и траурная мелодия затихла с жалобным стоном.

— Что, черт возьми, ты делаешь, Маккримон? Я приказал тебе прийти сюда, чтобы играть музыку для бала, а не для похорон.

— Надеюсь, ваши гости простят меня, Гленелгский Кэмерон, сегодня мне пришлось быть и на балу, и на похоронах. Здесь, в этом прекрасном зале, я вижу людей, у которых есть все. Драгоценности и огромные дома, изысканная еда и напитки, и теплый камин. Но прошло всего несколько часов с тех пор, как я был на печальных похоронах в Ардинтоле. На похоронах двух маленьких девочек.

Хью Маккримон был на голову выше Джеймса Кэмерона, и он смотрел на него сверху вниз с таким выражением, какое не всякий хозяин позволит себе, разговаривая со слугой.

— Они умерли, потому что наелись ядовитых грибов и ракушек. Это было единственное, что они ели за целую неделю.

Вздох неодобрения вырвался у собравшихся гостей, но Маккримон продолжал:

— Я нашел их тела под навесом из палок и травы, пристроенным к скале, а остальные члены этой семьи были настолько слабы, что не могли даже двигаться. Крышу над их головами сожгли. Намеренно сожгли — по вашему приказу, Джеймс Кэмерон. Они умерли, потому что вы угрожали такой же расправой всем, кто осмелится их накормить или помочь им. Да, я помог им. Я накормил эту семью, и сейчас они находятся в моем доме. Когда они поправятся, я дам им денег поехать к родственникам в Глазго — кроме Морны. Она останется со мной и, может быть, выйдет замуж за моего сына. Я пренебрег вашими приказами, Джеймс Кэмерон. Я спас жизнь женщине и детям, которых вы обрекли на смерть, — и теперь вы можете выполнить свои угрозы!

— Как смеешь ты разговаривать со мной в подобном тоне! — На мгновенье показалось, что Джеймс Кэмерон ударит его, но он вовремя опомнился. — Ты еще пожалеешь об этом, Маккримон…

— Нет. У вас есть власть, чтобы наказать меня за мой поступок, но я о нем не сожалею. Если я и жалею о чем-то, то это только о том, что дожил до таких времен, когда сын Чарльза Кэмерона растоптал все, что было дорого его отцу. Ты разорил людей из клана отца и опозорил его память.

— Убирайся! Сейчас же уходи из моего дома! Я разберусь с тобой потом…

— Прежде чем я уйду, я должен сделать еще кое-что, что причиняет мне гораздо больше боли, чем ты можешь себе вообразить, Гленелгский Кэмерон.

Хью Маккримон вытащил волынку из-под мышки и посмотрел на нее с любовью.

— Мне ее подарил твой отец, когда назначил меня главным волынщиком. Она вела полк в бой в тот день, когда он погиб, и я играл на ней над его могилой во Франции. Это единственная моя собственность, которой я горжусь, напоминание о храбром человеке, но такие сантименты теперь бессмысленны.

Прежде чем кто-либо догадался о его намерении, Хью Маккримон подошел к огромному камину и бросил волынку в пламя.

Повернувшись снова к Джеймсу Кэмерону, он сказал:

— Я сжег волынку так же, как ты сжег свое наследство. Больше никогда Маккримон не будет играть для Гленелгского Кэмерона.

Хью Маккримон отвесил Джеймсу Кэмерону легкий поклон.

— Всем доброго вечера. А теперь вы можете продолжать свой бал, если у вас еще есть охота.

Отвратительное зловоние настигло Энгуса Росса еще задолго до того, как он увидел этот лишенный мачты, обветшалый, бывший когда-то военным, ставший теперь тюремным корабль. Запах ударил в нос и, казалось, прилип к задней стенки гортани. Это был запах страха, упадка и отчаянья. Это было дыхание корабля, что когда-то был смелым боевым судном, а теперь в его чреве поселилась ужасная болезнь. Шестнадцатилетний Катал задрожал от холода и дурных предчувствий, и Энгус Росс попытался подбадривать его, положив руку ему на плечо.

Корабль, перевозивший заключенных из Шотландии, стал на якорь на реке Темзе, когда уже стемнело. К утру пополз с моря плотный, липкий туман, клубясь по реке. Он принес с собой холод не по сезону, и закованные в цепи заключенные, размещаясь в ожидавшей их лодке, погоняемые руганью нетерпеливых матросов, дрожали. На судно нужно было перевезти пятнадцать заключенных, все — бывшие узники тюрем Высокогорья.

После двадцати минут тяжелой гребли, лодка ударилась о борт корабля рядом со сходнями. Темная масса тюремного судна маячила над ними, неясные лица появились за крепкими решетками, закрывающими небольшие иллюминаторы по бортам корабля. Изнутри рос хор насмешливых выкриков и циничные советы «С прибытием вас!», «Спрячьте свои деньги подальше, а то капитан их конфискует!»

Первый час на корабле был сплошной цепью унижений, и, похоже, судебные власти именно на это и рассчитывали. В камере, похожей на клетку, под взглядами полудюжины охранников, каждый был принужден отдать все мало-мальски ценное, что еще у него оставалось. Затем с него моментально снимали цепи и требовали раздеться догола. За этим следовал небрежный медицинский осмотр, проводимый хирургом, чье дыхание было тяжелым от бренди, несмотря на ранний час. После того как хирург констатировал отсутствие новых болезней, которые горцы могли бы принести с собой, их силой заставили принять ванну в холодной речной воде.

Затем дрожащим от холода заключенным выдали грубую рубашку, которая буквально натирала кожу, пару холщовых брюк и башмаки. Все это швырнули им, даже не позаботившись о размерах. Когда все были одеты, на руки и на ноги опять надели кандалы, а гигант-кузнец приковал каждому к правой щиколотке гирю, весом по крайней мере пятнадцать фунтов. Это, как им сообщил один из охранников, на случай если кому-то забредет в голову броситься вплавь к берегу.

И в заключение, все вновь прибывшие не были обойдены вниманием тюремного цирюльника, целью которого, как оказалось, было определить, как близко к черепу он сможет срезать волосы своей жертвы, не сняв с него кожу.

Подготовленных подобающим образом к своему новому положению заключенных под стражей проводили в камеры кормовой части судна. Ступая неуклюже от боли, причиняемой кандалами, которыми они были прикованы друг к другу, они побрели к месту, где был люк, прикрытый тяжелой кованной из железа крышкой. Он вел на одну из нижних палуб. Крышку невозможно было открыть, иначе как при помощи тяжелых деревянных дубинок охранников, да и то последним пришлось приложить немало усилий.