Шоколадно-Молочное Чудище - Страница 5

Здесь, в этом личном шоколадно-конфетном мире Дороти.

Он должен выбраться отсюда. Несмотря ни на что, он непременно выберется отсюда.

Только для этого ему нужно что-то вроде динамита. Психологического динамита.

— ...Даже перерезать себе глотку, — продолжал между тем свой тягостный рассказ Злыдень. — Ох, может, вначале я и смог бы перерезать себе глотку, если бы додумался до этого. А теперь слишком поздно: стоит попытаться, и мне делается как-то все равно. Я и голодом себя морил, но все без толку. Тут и есть-то нечего, кроме сладостей. Ну, можно перестать их есть, и что с того? Здесь можно вообще ничего не есть, можно даже не дышать. Перестань дышать, и все равно не умрешь. Точно говорю, Мак, точно. Можно не дышать часами, и ничего не случится. Здесь случается только то, что она хочет, чтобы случилось. Вот и весь сказ.

Картера охватило отчаяние, но сдаваться он не собирался.

— А как же, в таком случае, мы сейчас сидим здесь с тобой и разговариваем обо всем этом? Мы даже можем придумать какой-нибудь осуществимый план, а ведь она вряд ли хочет, чтобы это случилось. И все же мы сидим и разговариваем. Значит, на самом деле случается не только то, что она хочет.

— Мак, ты все еще не въехал. Если мы сидим тут с тобой и болтаем, значит, она этого хочет. Раз она посчитала, что мы должны быть вместе и разговаривать, значит, мы будем вместе и будем разговаривать. А она покуда тоже не дремлет, придумывает, что делать дальше. Что бы мы тут ни планировали, ее это не заботит. Все равно без толку.

Картер нахмурился, но не из-за разъяснения Злыдня, а из-за неожиданного и очень неприятного подтверждения его слов. Что-то с силой потянуло его, принуждая покинуть облако и опуститься на конфетную поверхность.

Дороти вернулась и хотела, чтобы он снова был рядом и выполнял ее желания. Картер так сильно сопротивлялся этой тяге, что даже вспотел.

Тяга стала сильнее, еще сильнее.

Он до боли стиснул кулаки.

— Шоколадно-Молочное Чудище, — сквозь стиснутые зубы заставил он выдавить из себя. — Помни — Шоколадно-Молочное Чудище.

Злыдень заинтригованно посмотрел на него.

— Эй! — сказал он. — Сделай доброе дело, Мак, — обругай ее еще раз. Так приятно слышать ругань, честно тебе говорю. Даже если я тут же забываю проклятия, мне нравится их слышать, хотя бы ради прежних времен.

Картер, погруженный в свою собственную борьбу (его колотило в кресле, локти он плотно прижал к бокам) покачал головой.

— Нет, — тяжело дыша, сказал он. — Не могу. Не сейчас.

— Понимаю. Это трудно. В смысле, я и сам прошел через это. Когда я тут только появился, то поначалу тоже сопротивлялся ей каждый раз, когда чувствовал, что она посылает мысль. Сопротивлялся, сопротивлялся, но — ничего не выходило. Знаешь, как со мной все случилось? Я слонялся по Восточным Пятидесятым, по Саттон-плейс и так далее. Ради глотка спиртного, в поисках места, где на ночь голову приклонить. Все впустую. Замерз, как собака, но проклятый мир держал карманы застегнутыми. Приходит ночь, прилечь негде. Я не сплю, хожу, чтобы не замерзнуть. Часов в пять-шесть утра я уже готов — мешок с отбросами, больше ничего...

Вопреки своей решимости сопротивляться, Картер обнаружил, что уже стоит на ногах. Он чувствовал, что лицо его налилось кровью от усилий. Нужно остановить ее прямо сейчас. Это единственный способ лишить ее мир силы.

Но Молочн... Дороти звала его.

Дрожащим грязным пальцем Злыдень поглаживал горлышко бутылки.

— ...И потом я вижу этот тупичок между домами, почему-то открытый, хотя обычно их запирают на ночь. Я иду туда, в темноту, там решетка, горячий воздух поднимается из подвала, но ветер туда не задувает. Можно прилечь. Я думаю — до чего же я везучий старый бездельник, но это было последнее мое везение. Я просыпаюсь, вокруг светло, и эта девочка, эта Дороти смотрит на меня. Смотрит, смотрит. В руках у нее большой мяч, она стоит и смотрит на меня. А потом протягивает мне бутылку. «Это бутылка моего папочки, — говорит она. — Он выбросил ее прошлой ночью, после вечеринки. Но это его бутылка». К чему мне неприятности с детьми в этом районе? К тому же мне не нравилось, как она на меня смотрит. «Брысь, девочка», — говорю я, заваливаюсь снова и просыпаюсь уже здесь. Со мной бутылка и все такое. Мак, сразу после этого разговора мне стало совсем хреново. Тяжело, я имею в виду. У нее здесь такие штуки, огромные, с ногами и с разными...

Как будто испытывая жгучее желание сделать это, Картер повернулся спиной к Злыдню и начал опускаться сквозь черный туман. Невнятная речь продолжала выплескиваться за его спиной, словно вода из стакана, зажатого в трясущейся руке. Ноги Картера отказывались подчиняться посылаемым головой нервным импульсам.

Он был не в состоянии воспротивиться, это совершенно очевидно. Могло ли воспротивиться солнце, когда Иисус приказал ему остановиться, или потоп, который должен был продолжаться сорок дней и сорок ночей? Нет, надо действовать как-то иначе. Искать другой способ борьбы. А пока подчиняться ее требованиям.

Дороти ждала его на участке аккуратно скошенной травы около куста с розовыми и зелеными конфетами. Когда Картер оказался рядом с ней, она на мгновенье подняла взгляд на темное облако.

Оно исчезло.

Что случилось со Злыднем, спросил себя Картер? Она уничтожила его или временно отослала куда-то вроде тюрьмы, как она себе ее представляла?

И только потом он как следует разглядел Дороти — и происшедшие с ней перемены.

Все те же голубые джинсы и кашемировый свитер, но сейчас он был чист, абсолютно чист. Ярко-желтый, можно сказать — с иголочки. И она стала еще выше и стройнее, чем в прошлый раз.

Но этот желтый кашемировый свитер!

Он прикрывал невероятно, просто чудовищно торчащие груди, явно позаимствованные с афиши в дешевой киношке, — победоносные атрибуты какой-нибудь голливудской секс-бомбы.

Остальное тело по-прежнему выглядело детским, сейчас даже больше, чем когда Картер впервые увидел ее, но в сочетании с этой фантастической грудью возникал карикатурный эффект.

Вот только...

Что означают эти мазки красного на губах, комки туши на ресницах и режущая глаз краска на ногтях? Неужели...

Он сердито тряхнул головой. Только этого ему не хватало!

— Ну вот, — с жеманной улыбкой заговорила наконец Дороти, — мы и встретились снова.

— Это было неизбежно, — ответил Картер, не веря своим ушам. — Судьба связала нас. Мы живем под одной и той же странной звездой.

А еще говорят, что дети нынче развиваются рано! Ничего удивительного. Интересно, откуда она взяла этот диалог, спрашивал себя Картер? Из кино? Из телевизионной драмы? Из книг? Или из своей собственной, явно свихнувшейся головы? И какая роль предназначалась ему? Ее роль была очевидна: она самым вульгарным образом соперничала с Лией.

Мелькнула мысль: с Лией и с кем еще? Но все затмевало пугающее понимание — он говорит то, чего в жизни не сказал бы по доброй воле. Разве когда-нибудь его мысли обретали форму таких клише?

Мелькнуло воспоминание — он придумал для нее прозвище... очень трудно вспомнить, но непременно нужно... что-то вроде... или нет... Да, Дороти! Другого имени у нее нет.

Но это не так. Нет.

Он напряженно думал — словно страус, пытающийся взлететь и мучительно, отчаянно хлопающий крыльями. Ужасно, ужасно. Нужно каким-то образом дотянуться до собственной личности. Он должен вырваться.

Разбить вдребезги...

— Ты по-прежнему любишь меня со всем пылом страсти, несмотря на долгую разлуку? — спросила она. — Погляди мне в глаза и ответь. Скажи, что твое сердце принадлежит мне одной.

«Не буду, — мысленно застонал он. И поглядел ей в глаза. — Нет, не могу! Не могу молоть такой совершеннейший вздор. И ведь она ребенок... маленькая девочка».

— Неужели ты сомневаешься во мне, дорогая? — Слова маленькими толчками вырывались у него изо рта вместе с дыханием. — Никогда, никогда не сомневайся во мне. Ты для меня единственная, так было и будет всегда, до тех пор, пока существуют небо над головой и земля под ногами. Ты и я, мы всегда будем вместе.