Шкурка бабочки - Страница 6

Изменить размер шрифта:

Всегда опаздывала из школы и только однажды, когда полкласса слегло с гриппом – в том числе Вика с Маринкой, – пришла вовремя – и столкнулась в подъезде со Славой (никогда, кстати, не хотел, чтобы называли «дядей» – просто Слава, и все), и тот как-то замялся, точно смутился, буркнул «привет» и поспешил к остановке. Вошла, крикнула «мама, я пришла!», сквозь приоткрытую дверь родительской спальни увидела взрыхленные простыни, сначала ничего не поняла, и тут мама вышла из ванной, халат на голое тело, слипшиеся волосы. «Что ты так рано? Могла бы в дверь позвонить хотя бы». Раньше никогда не просила Ксению звонить, с третьего класса у нее были свои ключи, и вот, стоя в коридоре, Ксения начала неудержимо краснеть, будто сделала что-то непозволительное, почти преступное. Зашептала «извини, мам, я не подумала» и пошла к себе, стараясь не оглядываться на скалившуюся дверь спальни, сгорая от стыда, чувствуя себя преступницей, узнавшей то, что ей было не положено знать. На полу рядом с ее кроватью валялся номер маминого «СПИД-Инфо», читала вчера перед сном, гордилась, что родители не то что у других девочек, не скрывают ничего, даже наоборот, в шесть лет по переводной французской книжке сами все объяснили, к ужасу бабушек, так что теперь, в десять, Ксения знает про это самое вообще все. Но сегодня эта гордость, эта радость куда-то исчезли. Ей было стыдно. Ксения предпочла бы не знать, что происходило всего полчаса назад в маминой спальне. Лучше бы она не читала «СПИД-Инфо», а читала – как все девочки – какую-нибудь Александру Рипли, продолжение «Унесенных ветром», окончание истории Скарлетт О’Хары. Ей хотелось плакать, но она запрещала себе, взрослые девочки не плачут. Ксения никогда не плачет, тем более – что тут плакать, слезами горю не поможешь, мама права, Ксения сама виновата, не нужно было приходить невовремя, раз уж она такая взрослая и так все хорошо понимает. И вот Ксения садится к столу, достает из портфеля учебники и начинает делать домашнее задание. Мама всегда говорила: хочется плакать – пойди делать уроки. Тем более – завтра контрольная, она должна получить пятерку.

Ксения идет по переходу под каменным сводом сталинского сабвея. Вдоль стены ползут по-пластунски заводные солдатики цвета хаки, стрекочут их автоматы, игрушечные, почти неслышные за шумом толпы. Солдаты ползут, словно в бреду, извиваясь всем телом, извиваясь, словно от ударов, словно в любовном экстазе, ползут, словно у них отказали ноги, ползут неведомо куда, инвалиды, продолжающие бесполезную войну, войну, что давно закончилась. Они выживут и будут ехать в металлических креслах по вагонам, собирая деньги в берет десантника, покалеченные, обезноженные, не то пьяные, не то обкуренные, Ксения будет опускать глаза в книжку, стараясь не смотреть, не запоминать, как всякий раз, когда сталкивается с болью, страданием, физическим уродством, с людьми, лишенными рук или ног, словно это – какое-то предсказание, которое может коснуться лично ее. Так когда-то пугали статьи про маньяков-убийц, садистов, извращенцев, истязающих своих партнеров, подвешивающих за вытянутые руки к крюку в потолке, покрывающих тело параллельными полосами шрамов, рубцов, синяков. Ноет до сих пор, ноет болью разлуки, что ты наделала, где еще найдешь себе такого любовника. Но – все кончено, разве ты не понимаешь – все кончено.

Ксения идет по переходу. Стучат каблуки, темный деловой костюм, зимняя куртка. Худая рука чуть придерживает сумку на плече. Идет по переходу метро. Двадцать три года, хорошая работа, отличные перспективы. Идет по переходу.

6

Там, где была когда-то Ксенина комната, теперь мамин кабинет. На столе, где она много лет делала уроки, стоит компьютер. На полке, где сидел розовый заяц, стоят словари. Каждый раз приходя сюда, Ксения чувствует горечь – и не то чтобы ей хотелось оставить все как было. Может быть, Ксении хочется, чтобы квартира, где прошло детство, помнила о ней чуть подольше. Ксении кажется: ее вещи пропали так легко, потому что сама она была только случайностью в жизни мамы, той, кого так просто забыть. Она никогда не сознается в этих подозрениях даже себе: конечно, ведь она знает, как мама любит ее, не зря же мама все детство говорила о своей любви, именно о любви к ней, Ксении. О любви к Леве не было сказано ни слова, она как бы сама собой подразумевалась, не была темой для обсуждения. Почти все, что касалось Левы, подразумевалось само собой – но с раннего детства Ксения помнит мамин голос, рассказывающий о том, как много мама делала для нее, для Ксении: отказалась от поездки в Лондон, когда Ксении было полгода, ночей не спала, когда Ксения болела, столько лет не разводилась с папой, терпела его пьяных друзей, недельные командировки на объекты, возвращения домой за полночь, когда надо было сдавать очередную компьютерную программу, все ради того, чтобы у дочери был отец, какой-никакой, хотя это даже и отцом назвать сложно. Ты дочь-то сколько раз в неделю видишь? доносилось из соседней комнаты, совсем уже ничего знать не хочешь, кроме свой работы, хоть бы денег зарабатывал нормально! если бы не Ксенька, давно бы развелась с тобой. Накрыв голову, старалась ничего не слышать, но подушка – плохая защита от всепроникающего маминого голоса, громкого, резкого, такого любимого. Ксения лежала, закрыв глаза, заткнув уши, запеленав себя в одеяло, стараясь не слышать этих слов, этих криков – и так же лежала другими ночами, когда папа был в командировке, а к маме приходили гости, пили вино на кухне, смеялись в коридоре. Мама заходила поцеловать на ночь, красивая, в туфлях на каблуках, пахнущая духами и вином, и Ксения засыпала, окруженная этими запахами и тихим смехом, доносившимся из-за полуприкрытой двери. Потом просыпалась ночью, накрывала голову подушкой, старалась не слышать тяжелых маминых вздохов, вдруг раздававшихся в тишине, вздохов, переходивших в глубокий, пугающий крик. Однажды она спросила Леву, почему мама кричит по ночам, а Лева только усмехнулся, сказал «маленькая еще такие вопросы задавать», и Ксения покраснела, потому что во французской книжке про вздохи и крики ничего не было, а Лева легонько хлопнул ее по попе и повел играть в Сару Коннор и Терминатора.

Это была их любимая игра. Сначала Ксения должна была качать пресс на детском спорткомплексе, а потом Лева появлялся из прихожей, с игрушечным помповым ружьем в руках, крича I’ll be back! и Ксения с криком «Это он, это он, я знала, он придет!» бросалась бежать, а Лева преследовал ее по всей квартире. Юбка на детских коленках трепетала от страха, Ксения бежала, бежала, до тех пор, пока Лева не зажимал в угол, не стискивал в кулаке оба запястья и не говорил: «Успокойся, Сара, я пришел тебя спасти». Родители не любили эту игру – может, потому, что однажды во время рейда по коридорам мнимого сумасшедшего дома Ксения (Линда Гамильтон) и Лева (Арнольд Шварценеггер) задели провод видеомагнитофона, стоявшего на стареньком «Рубине», и видик рухнул прямо на пол. К счастью, ничего с ним не случилось, только треснула серебристая пластмасса. Даже символично, сказал папа, в Терминатора играли, видеомагнитофон уронили. С тех пор их любимая игра стала запретной, и от того – еще более любимой. Когда родителей не было дома, Ксения опять и опять бегала по квартире, задыхаясь от страха, усталости, от ожидания сильных Левиных рук, хруста в запястьях и спокойного голоса, говорившего на пике ужаса: «Успокойся, я пришел тебя спасти».

В коридоре, где Лева некогда преследовал Ксению, стоит тетя Мила, маленькая брюнетка, с Ксению ростом, может, даже ниже. Привстав на цыпочки, она целуется с Валерой (или Вадимом? Ксения не помнит), мужем не то тети Светы, не то тети Леры, не то – сначала одной, потом другой. Они не обращают на Ксению внимания, может быть, слишком увлечены своим занятием, а может – привыкли к тому, что это всего-навсего Машина дочка, еще совсем девочка. Забавно, так похожа на Машу, только совсем не красивая.

Сегодня мама одета в зеленое платье, которое привезла из Америки, когда Ксении было пятнадцать. Она целует дочь в щеку, и на секунду возвращается полузабытый запах духов и вина.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com