Школьный год Марины Петровой - Страница 5

На этой полке стояли книги Марины и её мамы, Елены Ивановны. Но большинство маминых книг стояло в шкафу, за стеклянной дверцей, и выглядело очень строго. Там было много технических книг, в которых Марина ничего не понимала. Там же стояли и папины книги.

А в её распоряжении — старая дубовая полка. Вот на этих двух полочках — детские книги, все читанные-перечитанные, с потемневшими корешками, с пухлыми страницами.

Вот самые любимые: «Тимур и его команда», «Белеет парус одинокий», «Том Сойер». А тут классики: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов. Всё, всё надо снова перелистать, перечитать. Да, честно говоря, тут не всё ещё и прочитано. «Повести Белкина» она знает почти наизусть, а вот многие стихи Пушкина надо ещё прочитать.

А на этой полочке — мамины книги. Это книги советских писателей: «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке». Об этих книгах Марине рассказывала мама, а некоторые главы она читала сама. Какие это хорошие книги! Какие смелые, настоящие люди в них описаны!

Рядом с «Молодой гвардией» — тоненькая книжка: «Сердца смелых». Интересно, о чём она?

Марина открывает книгу и начинает читать. Книжка тоже о молодогвардейцах. Тут всё гораздо короче, чем в большом романе Фадеева.

А вот этого она не знала! Марина с удивлением читает:

«Олег страстно любил музыку. Идёт бывало по улице, услышит музыку — остановится и стоит, как завороженный, до тех пор, пока не замрёт последний аккорд.

В классе однажды роздали опросные листки: «Кто кем хочет быть?» Олег написал крупными буквами: «Творцом музыки; она лучше всего передаёт настроение человека…»

Марина опускает книгу на колени и задумывается.

Вот оно что! Олег Кошевой, организатор «Молодой гвардии», смелый, бесстрашный герой, так любил музыку!

А Уля Громова пела в тюрьме чудесные украинские песни. Музыка помогала им быть твёрдыми, быть героями, делать своё большое дело.

Да, верно говорила сегодня Александра Георгиевна, — какая большая сила — музыка! Она и в скрипке, и в песне, и в пении птиц.

Но всё-таки лучше всего в музыке, лучше всех инструментов на свете — скрипка.

Марина открыла футляр и вынула из него скрипку. Она раскутала её из старой бархатной скатёрочки и положила на стол.

Марина любила свою скрипку — вернее, она не знала, любит ли её, но скрипка ей была очень нужна в жизни, так же нужна, как её книги, как школа.

Разве можно было бы жить без школы, без книг?

И разве можно было бы жить без скрипки?

У скрипки длинный светлокоричневый блестящий корпус. Верхняя дека её — тёмная, нижняя — посветлее и вся в прожилках. Такие же нежные прожилки есть и на шейке скрипки и на её боках — обечайках.

«Как запылилась! — подумала Марина, разглядывая скрипку. — Удивительно, что Алексей Степаныч не заметил! Просто, наверно, не хотел ругать за всё сразу».

Марина осторожно протёрла скрипку чистой тряпочкой, набрала на ватку немного вазелина, смазала верхнюю и нижнюю деки и тщательно пополировала их суконкой.

Тёмное дерево начало блестеть и переливаться.

Марина уложила скрипку в футляр и достала смычок. Смычок длинный, лёгкий, с перламутровым глазком на конце колодочки.

Говорят, он сделан из дерева фернамбука. Дерево с таким названием растёт, наверно, в какой-нибудь сказочной стране. Но смычок — пусть он даже из дерева фернамбука — всё равно ничего не смог бы сделать, если бы не волос, белый, упругий, хорошо промытый волос. Марина знает, что это конский волос. Она живо представила себе, как скачет в степи весёлый жеребёнок. Грива его и хвост развеваются по ветру, в ушах свистит ветер. А теперь проканифоленный длинный волос натянут на смычке, и когда он прикасается к струнам, они звучат!

А корпус скрипки сделан из хорошо просушенного, выдержанного дерева ёлки и клёна: верхняя её дощечка — дека — из елового дерева, а нижняя — из клёна.

Ёлка стояла в лесу, её грело солнце, над ней пели птицы, дятел постукивал о её кору. А зимой она спала под мягким снегом.

Снег шуршал, осыпаясь, по веткам. А вокруг поскрипывали, трещали от мороза деревья.

А клён, старый кавказский клён — южный житель. Горячее южное солнце пронизывало его насквозь своими золотыми лучами. Может быть, поэтому под золотистым лаком, покрывающим скрипку, так переливаются прожилки кленового дерева?

Из дерева южного клёна и северной ёлки мастер сделал Маринину скрипку. Хорошая получилась скрипка.

Марина достала из маленькой коробочки круглую плитку прозрачной канифоли и натёрла на смычке волос. Потом положила канифоль обратно в коробочку, а коробочку — в маленькое, закрытое дверцей отделение футляра; там лежали ещё запасные струны и сурдинка.

Смешно подумать — она не знала раньше, что такое сурдинка, и когда Алексей Степаныч велел ей купить для «Славянской колыбельной» сурдинку, она просила его сказать, что это такое.

— Такой вот маленький гребешочек, — сказал тогда Алексей Степаныч и нарисовал ей на бумажке сурдинку. — Он надевается на подставку вот так — и скрипка звучит тогда тихо, очень тихо.

Да, она звучала тогда очень тихо и мягко… Это был тот концерт, на котором Марина впервые почувствовала радость от игры и гордость, что её слушают.

«Что-то начало появляться», — сказал тогда Алексей Степаныч Елене Ивановне.

Марина об этом не знала и не знала, что под этим «что-то» Алексей Степаныч подразумевал уже не столько технику, сколько музыку в настоящем, большом значении этого слова.

Сначала просто слушают музыку, слушают и впитывают. Маленьким ученикам кажется, что инструмент, который у них в руках, с музыкой не имеет ничего общего, а существует только для упражнений.

Когда Марина начала заниматься, ей тоже так казалось.

Хорошо петь одной или в хоре, хорошо слушать музыку по радио, а самой играть — трудно и скучно.

Но вот однажды, когда она уже немного овладела инструментом, Алексей Степаныч дал ей сыграть песню — совсем лёгкую, но очень красивую.

Играя эту песню, Марина впервые почувствовала, что её маленькая скрипка тоже умеет петь. В своей собственной игре она тогда в первый раз услышала музыку.

А потом музыка скрылась снова. Снова был барьер трудностей, которые нужно было брать, и музыки опять не стало. Но уже ненадолго. Почти с каждой новой хорошо сыгранной вещью она возвращалась.

Думала ли Марина обо всём этом? Нет, конечно, — она была ещё слишком мала для этого. Но многое в музыке она уже чувствовала. И, главное, начинала любить свой музыкальный труд, свою работу на скрипке, которая ещё года два назад казалась ей такой однообразной и утомительной.

И сейчас она ставит на пюпитр ноты своего нового концерта, из-за которого было сегодня столько волнений, и начинает тщательно их разбирать.

Марина кончила играть и положила на место скрипку. Она стала на стул и сняла с самой верхней книжной полки толстую тетрадь в голубом переплёте.

Сегодня, в первый свой длинный домашний вечер, ей хотелось перепробовать все забытые за лето занятия.

Усевшись за маленький письменный стол, она зажгла лампу и записала в дневнике свои первые в этом году огорчения и все классные новости.

Окончив писать, она снова влезла на стул, чтобы спрятать дневник. В это время открылась дверь, и вошла Елена Ивановна. Елена Ивановна, видно, торопилась домой — она раскраснелась и даже как будто помолодела. Лицо у неё было весёлое, русые волосы слегка растрепались.

Она засмеялась, увидев Марину, стоящую на стуле.

— Прячь не прячь, — сказала она, — всё равно чужие дневники читать не буду.

Марина соскочила со стула и поцеловала мать в щёку:

— Как так чужие? Разве мой дневник тебе чужой? Елена Ивановна улыбнулась и села на диван:

— Иди сюда, Маришка. Сейчас будем ужинать, а пока минутку поговорим. Как твои дела в школе?