Школа выживания - Страница 54

И где я, в конце концов, нахожусь?

Ты уверена, что хочешь это знать?

Голос! Мой Голос. Значит, я не совсем одна. Хоть Голос меня не оставил.

— Ты знаешь, где я? — спрашиваю вслух и специально стараюсь говорить четко и громко. Но звук моего голоса сходит на нет, едва слетев с губ.

—  Да.

— Тогда говори, говори немедленно.

— Ты уверена, что хочешь это знать?

— Нет, я предпочитаю полное неведение, — вспылила я. — Не хочешь говорить, тогда убирайся к черту, псих ненормальный!

— Ты в изоляторе. В изоляционном бункере. В камере полного лишения сенсорных ощущений. Но где этот бункер находится, я не знаю.

В изоляционном бункере. И никого, кроме меня, моего и без того изувеченного сознания. И моего внутреннего Голоса. Минут десять это еще можно выдержать. А потом — кранты. Полные кранты.

Белохалатники, поди, планировали засадить меня сюда год или даже два назад. Уж я их знаю. И теперь наверняка снимают показания, регистрируют патологические изменения…

Почему же я не могу умереть! Прямо сейчас, на месте.

Потому что я Максимум Райд. Значит, на легкий исход и надеяться нечего. Ничего легкого в моей жизни нет, не было и не будет. Не запланировано.

Никогда моя жизнь не пойдет по плану, продуманному, удобному, гарантирующему отсутствие боли. Да и зачем, если можно растянуть любую проблему до размеров нескончаемой пытки и неопределенности.

Не знаю, сколько времени я оставалась в бункере. Возможно, десять минут. Мне кажется, десять лет. Всю жизнь. Может быть, я заснула. Снова и снова я просыпалась, и стая была рядом, то в нашем старом доме в Колорадо, то в туннелях Нью-Йоркской подземки, то в «Сумеречной» гостинице. Я снова видела, как Элла Мартинез и ее мама машут мне на прощание. Точно знаю, это у меня галлюцинации.

Кажется, я немного поплакала.

Снова передумала все свои мысли. Все, что всю жизнь не давало мне покоя, что занимало и удивляло меня, вернулось ко мне, как будто я быстро-быстро просматривала старую пленку. Воспоминания, мечты, надежды, цвета, звуки, каждый запах или вкус бесконечной цепочкой по нескольку раз проносились по кругу в моем воспаленном сознании. Пока, в конце концов, реальность и бред, прочитанные книжки, виденные фильмы не слились в сплошную неразличимую круговерть. Я уже не знаю, кто я, Макс или кто-то еще? Были ли у меня крылья, и кто мне те дети-птицы, про которых я почему-то думаю, что это моя семья.

Все стало зыбко, все превратилось в химеру. Все, кроме бункера. Но даже и в этом я потеряла уверенность.

Какое-то время я пела. По-моему… С кем-то разговаривала. Потом у меня пропал голос. Как ни странно, но я не чувствовала ни голода, ни жажды, ни боли. Ничто не раздражало и не огорчало.

Когда наконец бункер открылся и в люк хлынул свет, мне показалось, что ничего страшнее со мной еще не случалось.

Я закричала, но пронзительный звук моего собственного голоса так ударил по барабанным перепонкам, что я мгновенно замолчала. Плотно закрываю глаза — только бы защитить их от слепящего, режущего света. Сворачиваюсь на полу в клубок, но чьи-то ручищи хватают меня и снова пытаются поставить вертикально. Не говорю о том, что мне не удержать равновесия, одно прикосновение к моей коже окончательно лишает меня рассудка.

Меня кладут на кровать и закрывают одеялом. Чувствовать его на себе — настоящая пытка. Снова сворачиваюсь в клубок и стараюсь не шевелиться. Долго-долго. Наконец боль уходит. Пробую приоткрыть глаза. Свет, хоть и яркий, не скребет больше наждаком глазное яблоко.

— Макс, — приглушенный шепот ударил по каждому нерву и пронзил позвоночник. Я содрогнулась всем телом и снова в отчаянии зажмурилась. Я больше не знаю, как бежать, сражаться и летать. Я ХОЧУ обратно в бункер, в его благословенную темноту, молчание и пустоту.

— Макс, как ты себя чувствуешь?

Лучше не бывает…

— Макс, тебе что-нибудь нужно?

Эти идиотские вопросы не могут не рассмешить даже такой живой труп, как я. Правда, «рассмешить» в моем случае означает слабую кривую ухмылку.

— Мне надо задать тебе несколько вопросов, — настаивает голос. — Во-первых, куда направляется стая. И мне совершенно необходимо знать, что случилось в Виргинии.

Бог с ними, с дурацкими вопросами, но ЭТИМ он меня окончательно достал так, что я даже вновь обрела дар речи. Отодвигаю одеяло и приоткрываю щелочки глаз:

— Ты сам знаешь, что случилось в Виргинии, — голос мой скрипит, как несмазанная телега. — Ты там был, Джеб.

— Только под самый конец, моя девочка, — тихо откликается Джеб, стоя на коленях рядом с моей кроватью. — Я не знаю, что случилось до моего появления. Я ума не приложу, как все могло пойти прахом. И никакого понятия не имею, ни куда сейчас направляется стая, ни какие у тебя планы.

Слушать его тошно. Одно хорошо, я чувствую, что он так выводит меня из себя, что постепенно я снова становлюсь самой собой, Максимум Райд.

— Боюсь, Джеб, тебе придется смириться с пробелами в твоих познаниях. — Я закашлялась, как придушенная кошка.

— Ай да Макс, — в голосе Джеба звучит искреннее восхищение. — Не сдается до конца. Даже одиночка тебя не сломила. Редко кто способен и в бункере не потерять формы. Но сколько можно тебе говорить, пора приняться за спасение мира. Это твоя главная цель.

— Постараюсь взять на заметку, — хриплю я и понимаю, что от негодования снова почти пришла в себя.

Джеб наклоняется ближе ко мне. Широко раскрытыми глазами смотрю ему прямо в лицо, такое знакомое, когда-то означавшее для меня счастье, семью и покой. Теперь оно для меня — сгусток зла.

— Макс, пожалуйста, — шепчет он, — пожалуйста, играй по правилам. Делай, как надо. Они хотят с тобой покончить. Думают, что на тебя только время зря тратят.

Еще одна неожиданная неприятность.

— Кто?

— ИТАКС. Они держат тебя здесь, пока идут испытания новой усовершенствованной модели. Ее считают величайшим изобретением. Они хотели, чтобы ты руководствовалась головой, а не сердцем. Макс, я так старался тебя этому научить. Но, наверное, у меня ничего не получилось. Они пытаются здесь лишить тебя сердца. Но нам с тобой, Макс, важны люди, и ты не можешь быть безразличной, не можешь жить без сердца. Пожалуйста, не дай им возможности перечеркнуть всю твою жизнь. Не дай им вычеркнуть тебя и начать с нуля с кем-то другим. Докажи им, что они ошибаются, что ты многого стоишь и ни перед чем не постоишь.

— Я докажу им, что я ни перед чем не постою, чтобы вытащить из тебя кишки через нос, — слабо возражаю ему и вдруг слышу громкий низкий голос:

— Батчелдер, что вы здесь делаете? У вас нет допуска к этому объекту!

И потом свет снова вырубается, с меня стягивают одеяло, и все те же здоровенные ручищи снова бросают меня в ужасный бункер.

Стараясь держаться в тени, я провела пятерых психованных мутантов в ИТАКС.

— Сюда! — придерживаю кусты и даю им знак, — пролезайте.

Уже темно. Наконец-то. Я думала, что скучно смотреть весь день, как ирейзеры режутся в карты. Как же я ошибалась! По сравнению с сегодняшним днем их карты были просто цветочки.

Как только настоящая Макс это выдерживает? Я сбилась со счета, сколько раз за сегодняшний день мне хотелось на них наорать, чтоб заткнулись, чтобы от меня отстали. Вот бы послать их всех к черту. Надж без передышки молотит языком. Газман — просто доверчивый идиот. И ему все равно, о чем по любому поводу спорить с Ангелом, голубое ли небо, понедельник сегодня или вторник. Ангел, кстати, меня здорово напрягает. Она совершенно неуравновешенна, и предсказать ее невозможно. Когда вернусь, обязательно доложу об этом наверх. Зато Игги — вообще балласт, правда, может готовить. Только как, убей меня бог, не пойму. В броне Клыка я пока не нашла никаких изъянов. Но это только дело времени.

Да еще они с собакой разговаривают так, точно это человек. Не надо тебе того, не хочешь этого? Какого хрена! Собака и есть собака.