Школа одаренных переростков - Страница 18

И причина, вызывавшая эти сумасшедше радостные галлюцинации, была мне ясна: я слишком много думал о полетах, слишком завидовал Денису и Леночке, и вот моя зависть приняла формы ночных грёз.

Зато однокашники мои делали всё новые успехи.

Юрка Малинин, рисуясь перед девчонками, силой взгляда согнул железную вышку трамплина и тут же выпрямил.

Еще раз согнул, еще раз выпрямил — и тут она отломилась и рухнула в бассейн.

Это было зрелище.

Хорошо, что в тот момент никто не купался.

За это красноперый получил от Иванова втык и три дня возился, приводя вышку в порядок. Вручную, естественно: достать ее из воды силой взгляда Малинину было слабо.

Олег и Соня всё свободное время проводили на корте, играя в теннис без ракеток: они стояли на своих площадках, пристально глядя на мяч, который по направлению их взглядов носился над сеткой, выписывая немыслимые кривые.

Видимо, это было нелегкое дело: после игры Соня, бледная, с покрасневшими глазами, шла купаться, и походка у нее была неверная.

А Олегу хоть бы что: здоровый парень.

Да что там говорить: даже Черепашка моя начала понемногу летать. Точнее, не летать, а вспархивать, как куропатка, и это было ужасно смешно.

— Ой, упаду! — пищала она. — Ой, сил моих нету!

Все в школе посмеивались над ее попытками, поэтому она летала тайком, хотя Петров ей категорически это запрещал.

Рита была добрая девочка и хорошо ко мне относилась. Она пыталась мне объяснить, как это делается, но я не способен был уловить даже принцип: при словах «гравитация» и «поле» я просто терялся.

Черепашка и была первая, кого я прослушал.

Вечерами в комнате номер восемь мы играли с ней в прятки (если можно так назвать эту странную игру): Черепашка исчезала, а я ее искал.

Однажды я очень долго не мог ее найти и остановился посреди комнаты, глядя на потолок: последнее время она всё чаще пряталась на лету, и это меня обижало.

Вдруг я услышал какой-то гул, словно кровь застучала в ушах, и слабый хрипловатый голосок, совсем не похожий на Ритин, зашептал:

— Алёшенька, миленький, как я только жила без тебя!..

— Что ты сказала? — переспросил я от неожиданности.

— Ничего, — растерянно отозвалась Рита.

Она потеряла над собой контроль и возникла там, где чаще всего от меня пряталась: в углу за платяным шкафом.

— А разве я что-нибудь говорила? — сидя на корточках, спросила она.

— Нет, нет, мне показалось! — поспешил я ответить.

— Ты врешь! — тихо сказала Рита. — А ну вас всех! Ненормальные вы все, вот вы кто!

Вскочила и выбежала из комнаты.

А я был настолько счастлив, что чуть не пустился плясать.

— Я слышу, черт возьми! Я тоже слышу! Не такая уж я бездарность!

Теперь у меня была одна задача: по возможности скрыть это от толстяка Петрова.

Передо мной открывались блестящие перспективы: не зная о том, что я слышу, Петров не станет передо мной закрываться, и я его прослушаю. Первый из всех!

Посмотрим, что скажет на это краснопёрый Малинин.

Блокироваться наглухо я еще не умел, но стоп-контроль освоил довольно прилично. Задачка "не думать о белом медведе" была мне вполне по плечу. Вся трудность сводилась к тому, как скрыть прослушанные уже мысли. Раз я их принял и понял, значит и толстяк это тоже засечет.

Собственно, никаких секретов я узнавать не собирался, мне даже не приходило в голову, что желание мое некрасивое. Для меня это была просто трудная техническая задача: прослушать Петрова так, чтобы он этого не заметил.

На следующей автогенке я сидел весь как наэлектризованный.

— Что-то ты напрягаешься сегодня, — сказал мне Петров. — Слишком часто щелкаешь выключателем. Так недолго и сломаться. Ну-ка, расслабимся. Установка: "У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо". Начинай. "У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо. Я уверен в себе, мне ничто не грозит, я способен за себя постоять, и мне нечего тревожиться". Ну вот, опять защелкал! Что с тобой, Алёша?

А я смотрел на него с ужасом: толстяк говорил мне всё это, не шевеля губами.

Значит, я его уже прослушиваю — и он об этом знает?

— Прекрати щелкать немедленно! — рассердился Петров. — Или я уйду из класса. Что такое, на самом деле! Ну разумеется, мы с тобой давно уже не разговариваем вслух. Ровно десять уроков. Что в этом странного?

От растерянности я позабыл о перебивке и сидел с раскрытым ртом.

— Ай-яй-яй! — толстяк прокачал головой. — И ты, Брут, решил меня подслушать. А ведь подслушивать нехорошо! Разве мама тебе этого не говорила?

"Вы-то подслушиваете", — подумал я.

— С твоего ведома, милый мальчик. Ты был честно предупрежден.

Что верно, то верно.

— Но если правду сказать, — продолжал мой наставник, и тускловатый голос его стал обретать звучность и силу, — если правду сказать, я никак не пойму: отчего вы такой скрытный народ? Что вы прячете от нас в своих головенках? Низменные, недостойные мысли? Так гоните их прочь, избавьтесь от них — и вам сразу станет легче. Разве вас не учили, что в вас должно быть прекрасно всё, и лицо, и душа, и одежда, и мысли? А прекрасные мысли — зачем их скрывать от других? Доверься другим — и другие доверятся тебе, и ты обретешь безграничную свободу. Истинная свобода, друг мой Алексюша, — это совсем не то, к чему ты так настойчиво стремишься. Зашторенный, зачехленный, замурованный сам в себя, скрытный разум стыдлив, боязлив и скован. Свободным может быть только то существо, которому нечего скрывать… существо, полностью открытое миру.

"Пой, ласточка, пой… — мрачно думал я. — Сам-то вон как замуровался! Будто бы ни о чем, кроме уроков, не думаешь. Извини, дорогой, но так не бывает."

Перехватив мою мысль, наставник Петров сокрушенно умолк.

— Ну что ж, — со вздохом сказал он после долгого молчания, — если это тебя так терзает, давай займемся блокировкой. А то ты все выключатели поломаешь в своей головушке.

Я смотрел на него недоверчиво: надует ведь, чертов толстяк. Какой ему интерес учить меня блокировке?

— Тебя часто обманывали, бедный мальчик, — сочувственно проговорил мой наставник. — Но уж ты превозмоги свою подозрительность, доверься мне, иначе у нас ничего не получится. Помнишь, две недели назад мы учились думать о двух, о трех вещах сразу и тебе это показалось неинтересным? А между тем суть абсолютной блокировки связана именно с этим. Представь себе…

Господи, до чего это было просто! А я-то так мучился!

Честное слово, я чуть не заплакал от досады.

Берется фоновая мысль, любая.

Ну, например:

"Я африканский жираф".

Затем она выдвигается на авансцену, опускается, как занавес в театре (или раздвигается, как ширма), — и партнер слышит только ее. А за ширмой — думай о чем твоей душе угодно.

Вот тебе и блокировка, о которой ты так долго и страстно мечтал.

— "Я африканский жираф" — очень мило, — сказал Петров (я продолжаю для простоты говорить «сказал», на самом деле он ничего мне не говорил вслух, мы сидели друг напротив друга совершенно молча), — но тут, Алёша, вот какая сложность. Ведь я-то эту ширму знаю. А раз уж знаю, всё расшифровывается элементарно…

"Ах, элементарно? — злорадно подумал я. — Посмотрим, насколько это элементарно…".

— Нет-нет, — остановил меня Петров, — не трудись подбирать ширму в моем присутствии. Если тебе так не терпится от меня отгородиться, займись этим дома, на досуге. И помни: фоновая мысль как бы забывается, но только как бы, только понарошку… я тебе объяснял. Забыть ее по-настоящему ты не имеешь права. Кстати, это стоит труда, и немалого. Но раз уж надо…

"Надо, наставник, надо. Жизненно необходимо".

— В этом желании ты, к сожалению, не одинок. Все вы очень скрытные и подозрительные дети. Такие виртуозы, как Юра, меняют ширму каждые пятнадцать минут. А Денис… но это уже высший класс… так он вообще не оставляет фоновую мысль без присмотра, а продолжает ее развивать, думая при этом еще о чем-то другом. О чем — не знаю. Наверное, о более существенном.