Школа на горке - Страница 2

Красивая учительница сказала:

— Первый «А» строится вот здесь!

Она произнесла это так радостно, как будто нет на свете занятия приятнее, чем строиться вот здесь. Все засуетились, а Борис стоял и не двигался.

— Что же ты стоишь, как памятник? —сказала маленькая девочка с огромным белым бантом и фыркнула в букет георгинов.

Тут только Борис сообразил, что первый «А» — это теперь и он, Борис. Он подошел поближе к учительнице; там были мальчики и девочки, такие же, как он, некоторые даже меньше ростом, и это Борису понравилось. У всех были белые воротники, все крепко держали свои букеты и смотрели на красивую учительницу, но успевали смотреть и друг на друга. Борис тоже стал всех разглядывать, отвлекся, и сразу подбородок выдвинулся на свое место, нахмуренные брови расправились и поднялись до самой челки.

Девочка с огромным бантом оказалась рядом.

— Меня зовут Лена. Ты в какой детский сад ходил? Я — в улучшенный. Можешь проводить меня после школы до самого дома.

Борис хотел сказать: «Больно надо», но не успел. Красивая учительница захлопала в ладоши и громко сказала:

— Тише! Тише, первый «А»! Слушайте директора школы!

Борис увидел директора. Сначала ему показалось, что это другой директор. Высокая прическа башней и зеленый костюм. Вид строгий. Но это была та самая женщина. Она говорила долго, Борису очень понравилось. Особенно ему нравилось, что директор то приближала лицо к микрофону, то отдаляла его от микрофона. От этого речь звучала то громко, на весь большой двор, а то совсем тихо, ни одного слова не поймешь.

Директор говорила, что надо хорошо учиться, слушаться учителей и добросовестно относиться к выполнению домашних заданий. Потому что сегодня всенародный праздник — начало учебного года.

— Школа — ваш второй дом, — сказала она.

Это Борису тоже понравилось. Хорошо, когда есть второй дом. Был у него один дом, а теперь, значит, будет два.

Еще директор сказала:

— Учительница — это ваша вторая мама. Муравьев, как ты себя ведешь?

Во дворе стало совсем тихо. Вопрос был задан прямо в микрофон и разнесся по всему двору; может быть, его было слышно даже на проспекте, потому что Борис заметил, что прохожие стали оборачиваться, а родители, которые привели своих детей в первый класс и теперь стояли по ту сторону забора, перестали растроганно всхлипывать, а стали смотреть на учеников, переводя взгляд с одного на другого с большим интересом.

— Муравьев! Я тебе говорю!

Борис оглядывал всех, ему очень хотелось узнать, кто такой Муравьев и что он такого делает, этот Муравьев, если в самый первый день директор школы на него сердится. Но он не мог понять, кто Муравьев. Стояли ребята, вертели головами, хотели посмотреть на этого Муравьева.

— Ты, Муравьев, видно, так и не взялся за ум, — продолжала директор. — Не успел появиться и уже начинаешь!

Борис подумал, что у директора школы, наверное, глаза устроены как-то особенно, не так, как у других людей, не так, как у него, поэтому она видит Муравьева, а Борис не видит.

— Ты уже взрослый человек, Муравьев, ты учишься в пятом классе. И будь добр, веди себя соответственно возрасту. Ты понял меня, Муравьев?

— Понял, — произнес спокойный голос недалеко от Бориса, наверху, и с кирпичной стены спрыгнул высокий худой мальчик с серьезными глазами.

Борис сразу узнал его: это был тот самый мальчик, который спас гладиолусы, который не побоялся Хлямина, хотя Хлямин был выше и толще.

Кирпичная стена отделяла школу от старинной церкви с голубыми куполами. Муравьев по какой-то причине пришел сегодня в школу не через широко открытые ворота, а перелез через высокую, толстую стену и теперь стоял и смотрел на директора. «Интересно, а я смогу залезть на эту стену?» — подумал вдруг Борис. И решил, что если с разбегу, то, пожалуй, сможет. Если, конечно, обует кеды, а не новые ботинки на скользкой подошве.

У Муравьева выражение лица было такое, как будто ему, Муравьеву, очень жалко директора, которая намучилась с ним за все четыре прошедших года и теперь будет мучиться пятый год. А сколько еще времени до десятого класса!

Когда директор кончила говорить речь, все захлопали, а красивая учительница сказала:

— Директора зовут Регина Геннадьевна, постарайтесь запомнить. Хотя, если человек ведет себя в школе как положено, ему не приходится иметь дело с директором.

Борис подумал, что он ни за что не будет иметь дело с директором, потому что обязательно станет вести себя в школе как положено.

Все стали входить в школу, в дверях получилась толпа, и Борис немного отстал от своего первого «А». Это было очень удачно, потому что он оказался рядом с Муравьевым.

В вестибюле было прохладно, блестели чистые стены. Муравьев протянул Борису руку:

— Муравьев. Поздравляю с началом новой жизни! — Он крепко пожал Борису руку.

Бориса удивила такая торжественность, но тут Муравьев наклонился к нему и добавил тихо, чтобы не слышала красивая учительница:

— Вообще-то не такой уж она сахар, эта школьная жизнь.

Борис засмеялся, сразу стало легко. Удивительное дело — все вокруг твердили: праздник, счастье, великая радость — и отчего-то не становилось празднично. А этот замечательный Муравьев сказал слова, не сулившие никакого особенного счастья, и стало вдруг легко и весело.

Когда Борис засмеялся, Муравьев тоже засмеялся и хлопнул Бориса по плечу:

— У тебя есть чувство юмора. Это прекрасно — способность видеть смешное отличает человека от животного.

— Философ, — прошипел голос за спиной Бориса.

Борис обернулся, увидел Хлямина и быстро подвинулся поближе к Муравьеву.

— Иди, иди, Хлямин! — Муравьев сказал это таким тоном, что сразу было видно — он нисколько не боится, хотя Хлямин и выше ростом и сильнее.

Хлямин пошел, низенький лоб был напряжен, губа выпячена, — видно, Хлямин придумывал, что бы такое остроумное ответить этому Муравьеву. Но придумать не смог и сказал не остроумное:

— Много на себя берешь, Муравьев. Еще встретимся с тобой.

— Конечно, встретимся, Хлямин, — спокойно сказал Муравьев, — мы ж с тобой в одном классе учимся.

Хлямин ушел, но он не мог, чтобы последнее слово осталось не за ним:

— По-другому поговорим! У меня есть ребята, не такие, — он показал пальцем на Бориса, — а как следует, — он показал ладонью намного выше себя.

Муравьев не слушал его. Он повернул голову направо, и Борис посмотрел направо. Там было много ребят, больших и маленьких. Все шумели, здоровались и толкались. Но самой заметной была девочка с желтой сумкой через плечо. Почему она выделялась из всех, Борис не понимал. Обыкновенная девочка, тоненькая, высокая. Но высоких и тоненьких много. Такое же, как у всех девочек, коричневое платье, такой же белый воротник. Волосы подстрижены коротко, обычные темные волосы. У многих такие прически, такие сумки. И вдруг Борис догадался:

— Какая красивая!

— Это Катаюмова, — грустно усмехнулся Муравьев, — ничего особенного. Ну, красивая... — И вдруг совсем другим тоном, заметив, что Катаюмова слушает: — Первая зануда на всю школу.

Катаюмова пожала плечом и отвернулась.

Муравьев сказал:

— Пошли наверх.

Они стали подниматься по лестнице. Борис увидел на стене большую серую доску из мрамора, на ней золотыми буквами были написаны фамилии: Александров, Алешичев, Бычков, Березкин, — по алфавиту. Фамилий было много. Рядом с доской на полу лежали цветы и еще стояли букеты в банках с водой.

Борис остановился у доски; он читал еще не совсем бегло, но прочитал все до одной фамилии, до Янковского. Муравьев стоял рядом.

— Они учились в нашей школе, — сказал Муравьев, — они погибли на войне.

Борис наклонился и положил свои яркие гладиолусы рядом с чьими-то георгинами.

Это было совсем недавно.

*  *  *

Это было очень давно.

Юра выскочил из своего деревянного, серого от старости дома. Перед ним стоял клен с такими огромными листьями, что каждым листом можно было закрыть Юрино лицо со всеми веснушками, коротким носом, темными круглыми глазами и острым подбородком. Этот клен Юра видел перед собой всю свою жизнь, но сегодня был особенный день, и даже клен казался особенным. Юра с минуту полюбовался желтыми листьями, похожими на теплые золотые звезды. Под кленом стояла скамейка, Юра прыгнул на нее и закричал во все горло: