Школа боевой магии. Том 1 (СИ) - Страница 43

Блин! Мне было стыдно! Мне было мерзко! Я чувствовал себя последней сволочью, готовой отнимать чужие жизни! Сволочью, готовой взорвать этот торговый центр к чертям собачьим! И ради чего? Ради того, чтобы свободно заниматься магией…

Я смотрел на фонтан. Он искрился, журчал и дарил прохладу. Вокруг разливалось радужное мерцание. Струйки стекали… Струйки стекали слишком правильно, я бы сказал направленно. Брызги летели в разные стороны, но… но не долетали до людей, хотя по законам физики должны бы!

Магия? Неужели тут тоже использована магия? Но как тонко! Как красиво! Как незаметно! Я раньше не замечал… А если бы я не задумался об этом сейчас, то и не увидел бы.

И я новыми глазами оглядел холл.

Тут везде было полно магии, но она пряталась, старалась быть незаметной, чтобы её не запретили…

Не запретили, блин!

Но если закон о запрете магии примут, то фонтан высохнет, и исчезнет красота. Во всяком случае, большая её часть.

Я посмотрел на людей, которые проходили мимо, и впервые в жизни увидел ауры. И у многих аура была мерцающая, как фонтан… Я понял, это люди, одарённые магией! И их было немало! И что, они все через две недели могут стать вне закона? Вне закона, блин!

Этого нельзя допустить! Потому что лишить мир магии — это лишить его красоты.

Как сказал Сан Саныч? Невозможно излечить, не причинив боль? Стоматолог сверлит зуб, чтобы поставить пломбу, хирург делает надрез, чтобы удалить опухоль, реаниматор пропускает через тело больного электрический ток, чтобы вернуть его к жизни…

Но цена этому — жизни людей. Это нормальная цена?

Я не знал, нормальная ли это цена. Я даже не знал, готов ли я к действиям. Потому что, блин, я не был готов! И мне не с кем было посоветоваться. Вот и всё, что я имел на этот счёт. И стой-не стой, а ситуация сама собой не рассосётся.

Я развернулся и пошёл к джипу. А что ещё я мог сделать?

Хотя, я знаю, что мог бы — я с огромным удовольствием сожрал бы сейчас чего-нибудь покалорийней. И желательно первое, второе и третье, но…

Я не знал, можно ли просить водителя отвезти меня в столовую. Да и смысл? Денег у меня не было, не за свой же счёт он меня кормить будет?

От мыслей о еде у меня разболелась голова и скрутило живот. Голод был таким сильным, что я даже удивился: мне приходилось пропускать завтрак и обед, но, чтобы вот так мучиться — не припомню, чтобы было что-то похожее.

И тут Дёма принялся вылизывать мне руку, и я на минуту отвлёкся, а потом понял, что голод я чувствую не свой — меня терзал голод Чёрного. Он хотел жрать! И я представил, как он жрёт неповинных людей, и меня передёрнуло. Ну уж нет! Этого я ему не дам!

Мне его было жаль. На самом деле жаль. Но не мог я убивать людей. И это не обсуждалось. Я спросил у него, подойдёт ли ему что-то другое, но в ответ пришло только одно слово: «жертва». А ещё всплыл образ древнего капища с идолами в низине, а вокруг много змей…

Чёрный внутри меня жаждал жертвы. И я не знал, что с этим делать. Вообще не знал. И игнорировать не мог, потому что, блин, я чувствовал его жажду, как свою.

Водитель ехал быстро. И молча.

С одной стороны, меня это устраивало — мне хотелось помолчать. С другой — хотелось услышать нормальный человеческий голос. Но я не знал, можно ли считать водителя Сан Саныча нормальным человеком?

Хотя, почему нет? Что он, чудовище какое-то? Он же просто водитель. Просто везёт куда прикажут.

Да, он иногда посматривал на меня в зеркало заднего вида. Но я тоже посматривал бы на его месте. Хотя бы для того, чтобы узнать, в порядке ли мой пассажир, не чувствует ли зверского голода…

И да, аура водителя не мерцала волшебством.

Какой же длинной оказалась дорога обратно в школу.

Когда мы свернули с трассы, часы на панели машины показывали семнадцать тридцать шесть. А уехали из школы перед обедом. Это сколько я пробыл у Сан Саныча? Дорога туда и обратно минут по тридцать пять, плюс я какое-то время проторчал в торговом центре… Но там я находился недолго. Значит, получается, что проговорили мы с Сан Санычем…

Я не мог посчитать сколько времени прошло. Я просто не мог сосредоточиться. Перед внутренним взором снова и снова всплывали идолы с кишащими вокруг змеями. Чёрный настойчиво требовал жертвы.

Я пообещал Чёрному что-нибудь придумать, и он ненадолго утих. Но совсем ненадолго. Через несколько минут начал доставать меня с новой силой. К счастью, мы приехали, и я, не обращая ни на кого внимания, сразу отправился на кухню к Агафье Ефимовне — я понял: до ужина не доживу. Решил, что должен сначала поесть сам хотя бы для того, чтобы у меня были силы сопротивляться Чёрному.

Само собой, Агафьи Ефимовны на кухне не было. Я остановился перед окном раздачи и задумался, где она может быть.

Мысли были тягучими, думаться не хотели. Чёрный требовал крови. И тогда я вошёл на кухню и отправился к мойке, туда, где лежала чистая посуда.

Я действовал как во сне, потому что Чёрный уже не просто требовал, он выл и бесновался, начисто лишая меня способности соображать.

Подставку с ножами я увидел сразу. Ножи были острыми, я убедился в этом утром — перед тем, как Агафья Ефимовна сказала, что с Дёмой всё в порядке, и я могу пройти к нему.

Надо же, это было только сегодня утром. А такое ощущение, что прошла вечность.

Я опустил Дёму на пол и взял нож. А потом недолго думая резанул себя по пальцу, поднёс рану к губам и измазал их, как я видел в учебнике по древней истории. И сказал:

— Это тебе, Чёрный! Прости, но другой крови у меня для тебя нет.

Но Чёрный заурчал. Он был доволен. Я чувствовал, как он счастлив.

Завихрения перестали приносить мне боль, они утихли и даже как будто перестали быть такими чёрными, приобрели бурый оттенок, как у медведя, которого я видел в зоопарке.

Зализывая ранку, я пошёл искать Агафью Ефимовну.

Я всё ещё чувствовал голод, но уже не такой сокрушающий и выматывающий. Из чего я понял, что это голод уже мой — я тоже хочу есть. И так как голова просветлела, я сразу понял, где искать Агафью Ефимовну. Конечно же она рядом со своим братом. Там я её и нашёл.

Григорий Ефимович лежал бледный. Черты лица были заострёнными, глаза впали. Он не шевелился.

Агафья Ефимовна сидела рядом с ним на кровати, смотрела на него и покачивалась из стороны в сторону. И, похоже, плакала.

Мерцающая аура волшебства вокруг неё была сильная. Сильнее, чем у всех, кого я видел до сих пор, хотя, конечно, способность видеть ауру я ощутил совсем недавно…

Вокруг Григория Ефимовича тоже была большая мерцающая волшебством аура, только какая-то бледная, уже едва различимая. А там, где больная рука, так и вовсе прозрачная. Вся больная рука целиком была прозрачной, и плечо — тоже.

Я сразу понял, что дела плохи. И виноват в этом я.

Агафья Ефимовна не замечала меня. Она, похоже вообще ничего вокруг не видела и не слышала. Она просто сидела и смотрела на брата. Смотрела и качалась. Слёзы текли по щекам, но она и их не замечала.

И тут вдруг я понял, что скоро ужин, а на кухне пусто, ничего не варится, не жарится… Как же парни? Ладно кадеты — у них какой-нибудь сухой паёк есть. А наши? И охранники тоже…

Я подошёл к Агафье Ефимовне и потихоньку прикоснулся к ней.

Она не отреагировала.

— Агафья Ефимовна, — позвал я её. — Давайте я побуду с Григорием Ефимовичем. А вы… — У меня язык не повернулся сказать, чтобы она шла варить ужин. Не повернулся, и всё. —…Вы идите, отдохните, — закончил я фразу не так, как хотел сначала.

В конце концов, парни не помрут без ужина. Ну, повозмущаются немного, но не помрут.

Агафья Ефимовна подняла на меня глаза и на её лице появилось сначала удивление, а потом — радость. Она рывком вскочила, сграбастала меня и прижала к себе.

— Влад! Живой! — прошептала она и расплакалась уже окончательно, как будто плотину сорвало.

Я растерялся.

А Агафья Ефимовна гладила меня по голове, трогала лицо и повторяла: