Шестой знак. Том второй - Страница 16

Я только понимающе вздохнула.

Да, мой амулет тоже безвозвратно утоп в этом треклятом болоте, и не было никаких шансов вернуть его обратно. Разве что повелителя туда загнать и заставить просеивать липкую грязь в поисках семейной реликвии Каинноров? Или илэ Мариоло попросить испачкать свои коленки? Ха-ха. Забавное было бы зрелище… даже жаль, что я его никогда не увижу. Потому что даже если я сумею уговорить владыку заняться поисками пропавшего амулета (который, между нами говоря, на фиг ему не сдался), то он просто загонит в трясину толпу добросовестных коарани и величественно взмахнет ручкой, заставляя их носом землю рыть. А я не настолько жестокая, чтобы обрекать ни в чем не повинных людей и нелюдей выполнять мои капризы. Несмотря даже на то, что утраченная сапфировая капелька значила для меня гораздо больше, чем для кого-то – не дающийся в руки Знак.

Э-эх…

Встряхнувшись и отогнав ненужные мысли, я решительно шагнула к выходу из беседки.

– До свидания, господин Иггер.

– Удачи, миледи, – негромко отозвался командир, больше не делая попыток меня задержать. – Я буду ждать вас два дня. Но если к тому моменту вы не вернетесь, я заставлю Нига открыть для нас портал в эту беседку и начну искать ваше величество самостоятельно. И, скорее всего, вам это не понравится.

Я обернулась и пристально посмотрела на валлионца. Мне что, померещилось, или он действительно меня назвал?.. О-очень интересный феномен. Ну прямо-таки очень.

– Благодарю вас, господин Иггер. За понимание и предупреждение. Я постараюсь уложиться в срок.

Командир кивнул и отвернулся. А когда я, находясь в некоторой растерянности, вышла, зычным рявком вызвал в беседку Нига и почти сразу исчез в услужливо предоставленном телепорте.

Мне снова снится сон – тяжелый, тревожный и чересчур яркий для того, чтобы быть обычным. Я томлюсь в тесной клетке, откуда нет выхода. Вокруг – мрачные черные стены, сдавливающие меня со всех сторон, подо мной – такие же черные плиты, сквозь которые невозможно сделать подкоп, сверху – низко нависший потолок, заставляющий то и дело униженно пригибать голову. И я сижу в этой тюрьме годы… столетия… безнадежно исследуя холодный камень в попытке когда-нибудь отыскать хотя бы крохотный шанс на спасение.

Сжавшись в комок, я затравленно смотрю на окружающие меня стены.

Ненавижу… Аллар милосердный, как же я их ненавижу!

Да… когда-то эта ненависть была обжигающей. Когда-то она была сродни бурлящей лаве, готовой вырваться на волю при малейшей оплошности тюремщика. Но с годами бушующая ярость угасла, постепенно перекипела, притихла, смирившись с уготованной ролью узницы. Много раз потерпев неудачу, она все-таки сдалась на милость победителя. И теперь лишь изредка напоминает о себе вялыми всплесками недовольства. Например, такими, как сейчас, когда дежурящий снаружи охранник спит и какое-то время не может меня услышать.

Впрочем, какое мне теперь дело до этого смертного? Одного из многих, кто когда-то решил, что сумеет меня обмануть?

За время моего заточения их было немало – хитроумных двуногих существ, желавших меня подчинить. Двуличных, изобретательных, коварных… так много, что я уже даже не запоминаю их лиц. Сперва они внимательно смотрят, стараясь разглядеть то, что от меня осталось. Потом пробуют разговаривать. Просить. Говорить красивые слова и что-то обещать. Затем уже требуют, не получая ответа. Наконец, злятся и отбирают то, что им нужно, насильно, на удивление верно угадывая моменты моей слабости и точным ударом ослабляя меня еще больше.

Так было много раз. Одинаково. Противно. Лживо. Один и тот же сценарий. Одни и те же слова и увещевания. Один и тот же обман… но, к счастью, он никогда не длится слишком долго. Столетие-два-три – и смертные меняют друг друга, уступая почетное место тюремщика и гордо именуя себя хранителем…

Глупцы. Настоящий хранитель давно покинул меня и больше не откликается на зов. Когда-то давно он еще пытался сюда пробиться… а его младшие дети и сейчас еще стараются ему помочь. Причем иногда я даже слышу их жаркое дыхание возле своих границ и смутно ощущаю их тоску и безнадежное отчаяние… но они слабы… теперь они стали слишком слабы, чтобы сломать прутья моей темницы и помочь мне обрести свободу.

Увы. Надежды ни у кого из нас уже не осталось. Даже у меня. Впрочем, сил не осталось тоже – прошли тысячелетия с тех пор, как меня заключили в проклятую клетку. Немного, конечно, для того, кем мне доводилось быть, но если каждый миг от души забирать по кусочку – что от нее останется на исходе всего лишь одного тысячелетия? А что останется, если этих тысячелетий прошло не одно, а гораздо… гораздо больше?

Тяжело вздыхаю, с тоской оглядывая стены своей тюрьмы.

Я ненавижу ее точно так же, как и в первый день своего заключения. Но если тогда мне еще хотелось вырваться, то теперь уже все равно. Не осталось ни сил, не желания бороться… одна лишь тоска по утраченному еще вяло царапается внутри. И время от времени устало грызет неподатливый камень, который давит на меня, как могильная плита. Впрочем, мне действительно уже все равно. Я слишком давно так живу, чтобы обращать на нее внимание. Конечно, если такое бессмысленное существование можно назвать подобием жизни.

Наверное, только одно еще удерживает меня от последнего решения – драгоценность, доверенная богами и волею случая оказавшаяся в заточении вместе со мной. Мой Знак. Мое сердце. Мое самое уязвимое место, которое тем не менее до сих пор мне удавалось сохранить в неприкосновенности. Ни одному их тех, кто веками ждал моего согласия, это сокровище не удалось заполучить в полной мере. Коснуться ненадолго – да. Забрать часть моих сил, наивно веря, что это именно то, что они ищут – конечно. Для того, чтобы защитить свою душу, я пойду на многое, если того потребуют обстоятельства. Даже смирюсь со своей участью, сдамся, умолкну навеки, но никогда и при каких обстоятельствах не предам то, что так часто предают люди…

Как ни удивительно, обмануть их оказалось совсем несложно. Не зная, что именно искать, они с таким воодушевлением кидались на заманчиво яркий цветок, выдаваемый мною за истину, что какое-то время это казалось даже смешным.

Потом мне стало грустно.

Затем – все равно.

И теперь я лишь равнодушно слежу за тем, как раз за разом эти глупцы попадают в свою собственную ловушку, не в силах понять, что и я могу у них чему-нибудь научиться.

Впрочем, последний тюремщик превзошел всех остальных по части изобретательства. Таких настырных мне, пожалуй, не доводилось видеть. Уже два века с половиной прошло, а он все еще упорствует. Пытается чего-то добиться. Настаивает. Долго просиживает на пороге моей тюрьмы и почему-то думает, что этого достаточно для того, чтобы вернуть утраченное доверие… да, однажды он совершил то, что казалось невозможным, но, видимо, лишь потому, что и сам не понимал, что творит. А когда опомнился, стало уже поздно что-либо менять, хотя, наверное, только это в один из дней удержало меня от того, чтобы забрать его жизнь в уплату грехов целого рода…

Возможно, кто-то скажет, что я просто сжился с мыслью о плене, побоялся рисковать тем, что имею, и, наверное, будет в чем-то прав. Потому что единственный раз, когда человек полностью мне открылся, став таким же уязвимым, как я, мне пришлось оставить его в покое. Да, мне хотелось его уничтожить. Хотелось так страстно, что я едва сумел остановиться. Но все-таки, несмотря ни на что, мне удалось удержаться от этого сомнительного решения. А потом я просто привык к тому, что он по-прежнему рядом и все еще чего-то ждет, просит, разговаривает, увещевает.

Впрочем, сейчас мне уже нет нужды слушать его речи или ждать от него понимания. Его время давно прошло. Его шанс безвозвратно упущен. Предательство… еще одно. Абсолютно такое же, как и раньше. А еще высокомерие. Нежелание принимать истину. Неправильная сила. Неправильный дар. И, что самое главное, неправильные устремления… воистину он – достойный потомок своего проклятого рода. Не умеющий ни слушать, ни смотреть, ни замечать важных деталей. Совсем как ОНИ. Он так же самоуверен. Холоден. Равнодушен. И даже тот единственный раз, когда я сумел заглянуть в его душу и не стал ее трогать, не дает ему права что-либо требовать.