Шестьдесят братьев - Страница 11

Наконец Смирнов скомандовал: „Стой!“

Перед ними лежала на краю оврага какая-то черная масса.

— Чемодан.

— Нет, как будто. Постой. Постой… Что такое?

Какое-то неведомое животное, мертвое, валялось в траве, яростно оскалив острые зубы. Черные полосы шли по коричневой коже. На шее запеклась кровь. В ней еще торчал складной нож.

— Кто ж это такое, товарищи? — говорили пионеры.

Тимов, молчаливый по обыкновению, тщательно осматривал труп.

— На волка не похоже! — заметил Коробов.

— Волк разве такой!

Охваченные удивлением, все даже забыли о чемодане. Смирнов споткнулся на него и поднял.

— Айда в лагерь… Дело ночное. В лесу задерживаться нечего.

Обратный путь показался не таким далеким.

К тому же костры издалека маячили и как бы показывали дорогу.

Лукьянов весь так и расплылся, когда Смирнов швырнул на землю тяжелый чемодан.

— Пятнадцать тысяч! — коротко сказал он. — Жалованье.

Примус Газолинович лежал и стонал, его начала бить лихорадка. Он равнодушно поглядел на отнятую у него добычу.

Пионеры рассказывали другим об удивительном звере.

Тимов между тем внимательно перелистывал свою „зоологическую книжку“.

— Смотрите-ка, братцы, — сказал он и показал портрет того самого зверя.

— Это что же?

— Гиена!

Послышались изумленные восклицания.

— Быть не может. Гиены у нас не водятся… Чепуха.

— Не чепуха, — сказал вдруг Лукьянов. — В газете писали, с поезда гиена убежала на днях на Курской дороге… В зверинец везли ее, а она, конечно, деру…

— Так это она-то и выла…

— Только вот какое дело, — начал было Тимов, но вдруг, поглядев на лежащего в траве вора, осекся.

— Какое дело?

— Ничего.

Так в разговорах прошла ночь.

Примус Газолинович все охал и дрожал беспрерывно. Он, казалось, плохо понимал, что говорилось кругом.

— Надо его утром в больницу.

— Обязательно.

Коробов отвел в сторону Тимова.

— Что ты сказать-то хотел? Про какое дело?

— А эта гиена-то, — шопотом отвечал Тимов, — ведь она тогда с бешеной собакой погрызлась.

Коробов вздрогнул.

— Думаешь? — с ужасом произнес он.

— А как же иначе!

Они помолчали.

— Надо со Смирновым посоветоваться.

На рассвете застучала по дороге телега. Фокин с двумя милиционерами прикатил в ней, изо всех сил нахлестывая Сивку.

Трудно было бы узнать его, до того растерянный вид он имел и до того бледно было его лицо.

Милиционеры шли деловито, с профессиональным равнодушием.

И первое, что увидал Фокин в лагере, это был его чемодан. Он кинулся к нему, дрожащими руками отпер, заглянул внутрь, не заглянул, а просто засунул туда всю голову, а потом вдруг подскочил и пустился плясать в присядку, крича во все горло:

А потом бросился обнимать пионеров, милиционеров, Лукьянова, березку какую-то даже обнял и нежно поцеловал:

— Спасибо, милая.

Все захохотали было, но тут же вспомнили и о воре. Кстати вид он имел очень и очень плачевный.

— Э… — сказал милиционер, — да это приятель. Удрал, да опять попался.

Отведя в сторону милиционера, Смирнов рассказал ему про гиену и сообщил предположение, что она была бешеная.

— Так, — сказал милиционер, — с этим не шутят.

Примус Газолинович пошел с трудом, опираясь на милиционера. Глаза его встретились с глазами Андрюши.

— А, — сказал он насмешливо, — гражданин Стромин. Ну, что, нашел себе должность?

Его положили на телегу.

Пионеры заинтересовались, почему он знает Андрюшу, и тот им рассказал свою историю.

Пожелали посмотреть трубку.

Коробов вынул ее из кармана, показал, а затем швырнул в огонь.

— Воровская, — сказал, он. — А гиену убил он ловко.

На месте, где была убита гиена, составили акт и зарыли труп в землю.

Селькор Артемьев все описал подробно и послал корреспонденцию в газету.

Потом босоногие ребята у дома Советов шныряли между трамваями и кричали:

— Новая провокация Антанты.

— Нападение гиены на пионерский лагерь.

Пассажиры говорили: — „Врешь“, но, вылезая из трамвая, все-таки покупали газету.

По всей округе пошли разговоры об удивительных событиях.

Теперь поняли, кто так страшно выл по ночам в лесу, кто сожрал дохлую собаку, кто напугал фабричную лошадь. Поняли, и кто скрывался в развалинах барской усадьбы.

Примус Газолинович Чортов оказался по выяснению личности просто-на-просто Семеном Куровым, который давно уже промышлял всякими темными делами. Убежав из милиции после пожара дачи, он скрывался в развалинах барской усадьбы. Он тоже слышал по ночам странный вой, но думал, что это воет собака. В пионерский лагерь он пошел в надежде поужинать, ибо один местный приятель, снабжавший его пищей, был за два дня до того арестован в кооперативе, где пытался сбыть фальшивую трехчервонную бумажку.

Андрюшу два раза вызывали в милицию давать показания. Там он узнал, что Примуса Газолиновича свезли в город для прививок, но один укус пришелся в голову, и он все же заболел водобоязнью. Болезнь, конечно, смертельная. Андрюша с грустью рассказал об этом Коробову.

— Нашел кого жалеть!

— А все-таки он меня в ту ночь приютил. Куда бы я без него в городе-то!

— Приютил с самым подлым намерением. Видит — парень лапшистый, давай, мол, его использую.

— Оно, конечно, верно.

— Надо, Стромин, относиться ко всему без ложной чувствительности.

Скоро началась в полях уборка — кипела работа, — а потом наступило время, когда солнышко все раньше и раньше стало прятаться за леском, а на березах там и сям блеснули желтые листочки, словно седой волос у стареющего человека. Ночи становились холодные.

Андрюша что-то стал задумываться.

— Скоро в город, — говорили пионеры.

— Что ж, лето провели с пользой.

— Ерша читать обучили.

— С писаньем у него плохо.

— Ну, это на следующий год.

— А ты чего куксишься? — спросил Коробов у Андрюши.

— Да ведь сам знаешь, мое положение неопределенное.

Все помолчали.

— Ладно, — зевнул Коробов, — чего раздумывать-то. Не пропадешь.

В воскресенье к Коробову приехал его отец — столяр — повидать сына, а кстати рыбу половить. Он был большой любитель рыбной ловли.

Коробов пошел с ним на реку, а когда, проводив его, вернулся в лагерь, весело сказал Андрюше.

— Ну, вот. Хочешь с нами жить?

— Как с вами?

— А так… У нас, конечно, тесно, но отцу помощник нужен, да мы с тобой и на одном сундуке уляжемся. Хочешь?

Андрюша даже сначала не поверил.

— А объем я вас?

— Отработаешь. Отец не из жалости берет тебя. Говорю, помощник ему нужен, а ты на работу ловок.

— Работу я, конечно, знаю. Ну, спасибо… Ай здорово… как вышло… Хорошо-то как.

С этого дня он перестал задумываться, а напротив, был первым запевалой в песнях и первым заводилой в играх.

А осень подступала быстрыми шагами, и однажды утром пионеры проснувшись увидали все небо в низких серых тучах. Мелкий, как сквозь сито, дождь пронизывал до костей.

Начали собираться.

— А хорошее было лето, — говорил Коробов, — и поработали всласть и много любопытного видели. Я, Стромин, дневник записывал. А с гиены даже рисунок срисовал.

— Похоже?

— Да, как сказать, — не очень.

Все засмеялись. Коробов тоже.

— Я — художник неважный.

Месяца через три, идя по улице, Андрюша встретил своего дядюшку, он хотел было пройти мимо, но передумав, вдруг остановил дядю за локоть.