Шерлок Холмс против Джека Потрошителя - Страница 5

Вскоре мы оказались на платформе маленькой сельской станции. Холмс засунул руки в карманы, и его глубоко посаженные глаза зажглись живым интересом, как часто бывало, когда он приступал к решению какой-то проблемы.

— Вы помните дело семейства Баскервиль и проклятие, омрачавшее их жизнь?

— Еще бы мне не помнить!

— Мы недалеко от их владений. Но теперь нам предстоит двигаться в противоположном направлении.

— И слава богу. Этот адский пес все еще гоняется за мной во сне.

Я был удивлен. Обычно, когда Холмс приступал к новому делу, он целенаправленно изучал то, что его окружало; он мог обратить пристальное внимание на сломанную ветку и забыть о пейзаже, частью которого она являлась. В такие моменты воспоминаниям не было места. Но теперь он испытывал беспокойство, словно сожалел, что, повинуясь импульсу, пустился в это путешествие.

— Ватсон, — сказал он, — давайте-ка наймем пролетку и покончим с этим поскорей.

Пони, запряженный в пролетку, без сомнения, имел отношение к своим диким предкам, которые носились по здешним пустошам, но этот маленький конек оказался достаточно послушным и спокойно зарысил по дороге от деревни к поместью семьи Шир.

Спустя какое-то время в поле зрения появились башни Широкого замка, и их вид лишь добавил меланхоличности ландшафту.

— За нами остался охотничий заповедник, — сказал Холмс. — Владения герцога довольно разнообразны. — Он обвел взглядом лежащее перед нами пространство и добавил: — Сомневаюсь, Ватсон, что в этих забытых развалинах нас встретит добродушный краснощекий хозяин.

— Почему вы так считаете?

— Люди со столь длинной родословной принимают окраску своего окружения. Вспомните, ведь в Баскервиль-Холле не было ни одного веселого лица.

Я не стал спорить. Мое внимание было приковано к мрачной серой громаде замка Шир. В свое время в замковый комплекс входили ров и подъемный мост.

Но последующие поколения решили доверить защиту жизни и здоровья местной полиции. Ров был засыпан, и уже много лет никто не слышал, как скрипят цепи моста.

Дворецкий, который выслушал наши имена, как Харон перед переправой через Стикс, ввел нас в огромную холодную, как пещера, гостиную. Вскоре я убедился, что Холмс был прав в своем предсказании. Из всех людей, которых я встречал в жизни, никто не отличался такой ледяной сдержанностью.

Герцог был настолько худ, что казалось, у него туберкулез. Это было обманчивое впечатление. Хрупкое на вид тело обладало жилистой силой.

Герцог не предложил нам сесть. Вместо этого он резко бросил:

— Вам повезло, что вы застали меня здесь. Еще час, и я был бы уже на пути в Лондон. Здесь, в сельской местности, я бываю редко. Какое у вас ко мне дело?

Интонации Холмса никоим образом не походили на дурные манеры этого аристократа.

— Мы не займем у вас времени, ваша светлость. Мы явились лишь для того, чтобы доставить вам вот эту вещь.

Он протянул ему набор инструментов, завернутый в коричневую бумагу и запечатанный восковой печатью.

— Что это? — даже не пошевелившись, сказал герцог.

— Я полагаю, ваша светлость, — ответил Холмс, — что вы сами это выясните, когда откроете.

Герцог Ширский нахмурился и снял обертку.

— Откуда это у вас?

— Сожалею, но предварительно я должен попросить вашу светлость опознать данную вещь как свою собственность.

— Я никогда раньше не видел ее. Чего ради вы принесли ее мне? — Подняв крышку, герцог уставился на набор инструментов с неподдельным удивлением.

— Если вы отведете подкладку, то обнаружите тиснение на коже футляра. В этом и причина нашего появления.

Все еще хмурясь, герцог последовал совету Холмса. Я внимательно следил за ним, пока он изучал герб, и теперь пришла моя очередь удивляться. Лицо его изменилось. По тонким губам скользнуло подобие улыбки, глаза блеснули, и он уставился на футляр с выражением, которое я бы охарактеризовал как глубокое удовлетворение, почти триумф. Но это выражение столь же быстро исчезло.

Я перевел взгляд на Холмса, поскольку понимал, что такая реакция и от него не ускользнула. Но его проницательные глаза были прикрыты веками, а знакомое лицо превратилось в маску.

— Теперь вы получили ответ на свой вопрос, ваша светлость, — сказал Холмс.

— Конечно, — небрежно ответил герцог, словно отбрасывая этот инцидент, как совершенно несущественный. — Этот предмет принадлежит не мне.

— Может быть, в таком случае ваша светлость укажет нам его владельца?

— Думаю, это мой сын. Вне всяких сомнений, эта вещь принадлежала Майклу.

— Она поступила из лондонского ломбарда.

Герцог скривил губы в жестокой и презрительной усмешке:

— В чем я и не сомневался.

— И если вы дадите адрес своего сына…

— Сын, которого я имел в виду, мистер Холмс, умер. Мой младший, сэр.

— Мне искренне жаль, ваша светлость. Его унесла болезнь?

— И очень серьезная. Вот уже шесть месяцев, как он умер.

Ударение, с которым он произнес слово «умер», как-то странно поразило меня.

— Ваш сын был врачом? — поинтересовался я.

— Он изучал эту профессию, но ему не повезло, как не везло во всем. А теперь он мертв.

Снова это странное ударение. Я посмотрел на Холмса, но, похоже, его больше занимала мебель в замке: сцепив за спиной тонкие сильные руки, он блуждал взглядом по комнате-склепу.

Герцог Ширский протянул футляр:

— Возвращаю вам, поскольку это не мое, сэр. А теперь извините меня, я должен подготовиться к поездке.

Меня удивило поведение Холмса — он безропотно воспринял высокомерие герцога! А у Холмса не было привычки позволять людям наступать ему на ногу подкованными сапогами. Мой друг почтительно поклонился со словами:

— Не смеем больше вас задерживать, ваша светлость.

Герцог остался груб до конца — он даже не притронулся к шнуру колокольчика, чтобы вызвать дворецкого, и нам пришлось самим искать выход под прицелом его взгляда.

Что и принесло нам удачу. Мы пересекали просторный холл, направляясь к внешнему порталу, когда из боковых дверей показались двое — мужчина и девочка лет десяти.

Не в пример герцогу в них совершенно не чувствовалось враждебности.

Девочка улыбалась во все свое маленькое бледное личико. В быстрых живых глазах мужчины появилось вопросительное выражение. Как и герцог, он был хрупкого телосложения, их несомненное сходство позволяло сделать единственный вывод: это другой сын.

Как мне показалось, в их появлении не было ничего особенного, но отчего-то оно привело в замешательство моего друга Холмса. Он резко остановился, футляр выпал у него из рук и раскрылся; лязг стали о каменные плиты эхом разнесся в просторном холле.

— До чего я неуклюж! — воскликнул он и доказал свою неуклюжесть тем, что преградил мне дорогу, когда я попытался собрать разлетевшиеся инструменты.

Мужчина с улыбкой бросился ему на помощь.

— Позвольте мне, сэр, — сказал он, опускаясь на колени.

Девочка отреагировала с такой же быстротой:

— Дай я помогу тебе, папа.

Мужчина просиял:

— Приступай, детка. Поможем вместе джентльмену. Можешь подавать мне инструменты. Только осторожней, не порежься.

Мы молча наблюдали, как девочка один за другим подавала отцу блестящие инструменты. Видно было, как он нежно относится к ней, — темные глаза отца отрывались от нее лишь на те секунды, когда он укладывал инструменты в гнезда.

Когда с этим было покончено, он поднялся. Но малышка продолжала изучать каменные плиты вокруг.

— И еще должен быть, папа. Куда он делся?

— Наверное, потерян, милая. Не думаю, что он просто выпал из футляра. — Мужчина вопросительно посмотрел на Холмса, и тот вынырнул из глубокой задумчивости:

— Он в самом деле утерян, сэр. Благодарю вас, и простите мою неловкость.

— Ну что вы. Надеюсь, ничего не сломалось.

Холмс улыбнулся:

— Кстати, я имею честь говорить с лордом Кэрфаксом?

— Да, это я, — учтиво подтвердил наш смуглый собеседник. — А это моя дочь Дебора.