Шериф - Страница 9

Прихватив кошелек и цветастый полиэтиленовый пакет с изображением латиноамериканской звезды «мыльных опер», Анастасия Ивановна направилась в магазин. Она собралась за хлебом. Хотя, конечно, не только за хлебом, но и затем, чтобы пожать ежедневный урожай сплетен, слухов и горячих новостей. По сравнению с этим буханка хлеба – небогатый улов. А новости обещали быть интересными. Кроме того, у нее было еще одно, очень важное, дело.

От дома Шерифа до магазина было пять минут ходу по прямой, как стрела, Центральной улице. Но Анастасия Ивановна не выбирала коротких дорог. Ее путь лежал через Молодежную улицу, пролегавшую вплотную к Левой Груди.

Городок был спланирован просто: посередине его рассекала Центральная улица, западнее шли Кооперативная и Молодежная, восточнее – Ленинского комсомола и Московская, – итого между Правой и Левой Грудью умещалось пять параллельных улиц, пересекавшихся пятью переулками с незатейливыми названиями: Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый, считая от Головы к Ногам. Главной была, конечно, Центральная: на ней стояли здания школы, горсовета, магазина и почты. Дорога из Ковеля – единственная, связывавшая городок с внешним миром, примыкала к Голове с севера и переходила в Центральную улицу, возможно, поэтому из всех пяти она одна была заасфальтирована.

С севера на юг Горной Долины тянулись глубокие канавы: Голова располагалась немного выше, чем Ноги, и весной, когда таяли снега – а снега в этих краях всегда хватало, – неугомонные ручьи норовили смыть все на своем пути, принести в дар кладбищу, лежавшему в тени вековых лип на южной оконечности городка, даже тот мелкий щебень, который покрывал Молодежную, Кооперативную, Ленинского комсомола и Московскую. До тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года так и было, но в шестьдесят восьмом городской совет принял решение, согласно которому каждый житель Горной Долины обязан был выкопать вдоль фасада своего дома водосточную канаву. Это помогло, и теперь все пять улиц были пригодны для проезда в любое время года.

Дом Баженовых стоял на пересечении Центральной и Первого. Выйдя из дома, Анастасия Ивановна прошла Первый переулок до конца, до самой Левой Груди, повернула направо, на Молодежную, и по ней спустилась до Пятого переулка.

Здесь, на юго-восточной окраине городка, стоял ветхий домишко с прохудившейся крышей. Архитектура Горной Долины вообще не отличалась красотой и изысканностью, но этот дом производил просто удручающее впечатление.

Казалось, с каждым годом он все глубже и глубже уходил в землю – словно кто-то медленно хоронил его заживо. Ставни косо висели на оконных рамах, бревенчатые стены были изъедены жучками-древоточцами и выглядели так, словно по ним стреляли мелкой дробью.

Небольшой участок окружал серый от времени и сырости забор, через который давно уже никто не рисковал перелезать – он рушился при одном только прикосновении.

На всех трех окнах, выходящих на Молодежную, висели плотные занавески.

Баженова подошла к калитке и громко окликнула:

– Лена! Леночка!

Никто не отозвался, но Анастасия Ивановна чутким ухом уловила какое-то шевеление в доме. Она позвала еще раз.

Дверь со скрипом отворилась, и в образовавшемся проеме показалось бледное изможденное лицо молодой девушки. Увидев Баженову, она слабо улыбнулась и вышла на крыльцо. Девушка была одета странно: в длинный, до пят, бесформенный сарафан из плотной белой ткани, тонкая шея обмотана белым шарфом, на голове – простенькая косынка, тоже белая.

Ее лицо можно было бы назвать красивым – правильной формы нос, чистая кожа, изящно очерченный рот – если бы не его пугающая безжизненность, застывшая, как посмертная маска. Огромные голубые глаза казались бездонными из-за больших темных кругов, щеки запали, и. все черты заострились до предела. Казалось, девушка была неизлечимо больна и знала об этом. Знала и не сопротивлялась глодавшему ее недугу.

– Здравствуйте, Анастасия Ивановна, – еле слышно сказала она.

У Баженовой дрогнуло сердце:

– Милая моя, что же ты с собой делаешь? Небось опять всю ночь не спала? Девушка молчала.

– Но ведь так нельзя. Посмотри, ты же изводишь себя. Догораешь, как свеча. – Невысокая, крепко сбитая, с большим бюстом и крутыми бедрами, Баженова выглядела живым воплощением здоровья. – У тебя есть что покушать? Молоко еще не выпила? Творожок не съела?

Девушка покачала головой. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, поверх головы Баженовой, в сторону липовой рощи, туда, где в тени вековых деревьев лежало кладбище Горной Долины.

Баженова перехватила этот взгляд и, неодобрительно вздохнув, сказала:

– Леночка, столько лет уже прошло. Что было – не воротишь. Тебе надо жить, девочка моя. Ты же совсем молодая.

Ответа не было. Лена стояла на крыльце, но словно бы в то же самое время она была далеко отсюда, на краю кошмарной бездны, и всякий раз, когда Баженова делала шаг, чтобы протянуть ей руку, Лена едва заметно отступала назад, и пропасть становилась все ближе и ближе, казалось, она вот-вот набросится и поглотит несчастную девушку.

Анастасия Ивановна поспешила сменить тему:

– Ты знаешь, Леночка, нарадоваться не могу на клубнику, которую Кирилл купил по весне в Ковеле. Ремонтантная какая-то… Скоро уж сентябрь, а я каждый день полную миску собираю. Как начала плодоносить с середины июня, так до сих пор и растет. Я скажу Ваське, он принесет тебе вечерком.

Еле заметная улыбка и тихий шелест:

– Спасибо, Анастасия Ивановна…

– Этот Васька такой пострел. Утром смотришь – а его уже нет. Убежал. Приходит домой только к вечеру. Целыми днями вечно где-то пропадает. Ну ничего, – она погрозила пальцем неизвестно кому, ведь сын не мог ее сейчас видеть, – скоро уже школа начнется, там ему мозги на место поставят.

– Анастасия Ивановна, – глаза девушки вдруг наполнились слезами, и плечи задрожали, – ОН уже близко, я знаю… – Черты лица ее исказились, словно она увидела перед собой нечто ужасное. – Скоро ОН опять придет…

Баженова в сердцах всплеснула руками, осторожно открыла хилую калитку, болтавшуюся на одной петле, и в два стремительных прыжка оказалась рядом с Леной. Со стороны было забавно наблюдать, как дородная приземистая тетка обхватила хрупкую девушку и уткнула ее голову в свою пышную грудь.

– Господь с тобой, Леночка, дорогая моя! Да откуда же ему взяться, Антихристу такому? Не придет он больше никогда. – Она понизила голос до шепота и сказала Лене прямо в ухо: – Нешто мертвые могут оживать? Ты что, девочка? Оставь ты эти мысли. Давно тебе уже говорила: переезжай к нам – места на всех хватит. Ну? Хоть поспишь спокойно. Мы тебя в обиду не дадим: у Кирилла-то, знаешь, какое ружье? А у Васьки – рогатка, только куда он ее прячет, стервец, ума не приложу…

Последнее замечание слегка оживило девушку. На бледных губах мелькнула мимолетная улыбка, озарившая ее измученное лицо. Мелькнула и тут же исчезла.

– Я не могу… – Баженова почувствовала, как по ее могучей груди потекли холодные слезы. – Я не могу, Анастасия Ивановна… Я должна быть здесь…

– Ну что тебе здесь делать? Доходишь тут одна… Заживо себя хоронишь в этом доме… Видела б тебя мать, разве бы она одобрила?

Баженова поздно спохватилась. Она уже знала, что за этим последует. Она столько раз ругала себя на чем свет стоит, кляла за несдержанный язык, который всегда оказывался быстрее мыслей, но она говорила искренне, и сейчас эти слова про Ленину мать вырвались совершенно случайно, мозг не успел загнать их обратно за высокий забор, на котором огромными буквами было написано: «НЕЛЬЗЯ».

Лена мягко, но решительно освободилась из ее объятий, проскользнула, как тень – как БЕЛАЯ тень, – в узкую щель между дверью и притолокой и щелкнула изнутри засовом.

Баженова осталась одна. Она знала, что стучать, требовать, просить, чтобы Лена открыла, – все бесполезно.

Анастасия Ивановна постояла на крыльце, неловко переминаясь с ноги на ногу. Разговор, оборвавшийся – как почти всегда это случалось с Леной – внезапно, тем не менее требовал завершения. Логической точки. Пару секунд она вспоминала, что же такого ВАЖНОГО она хотела Лене сообщить, потом вдруг вспомнила, приблизилась к дверному косяку и торжествующим тоном сказала: