Шёлковая тишина (ЛП) - Страница 37

Мне и самому досталось, одновременно с моим героем. Разборки с издательством и наш с Лилей побег из импровизированной студии прошёлся катком по нам обоим. Нам выставили огромные неустойки и требование — дописать книгу про Веронику в кратчайшие сроки пока общество бурлило и обсуждало нас и наши отношения. Я почти ничего не мог поделать в условиях, когда и так был по сути даже без крыши над головой.

Сестра Лили внезапно пришла на помощь. Как моя преданная фанатка, Кира запустила настоящую волну протеста в молодежных группах интернета. Они осудили действия издательств, которым, конечно, было все равно. Осудили, не осудили — главное, что обсудили. Книга Майи улетала с полок за считанные часы, и тоже самое ожидало нашу с Лилей.

Мне оставалась пара глав, когда я принял внезапное решение. Я хотел видеть Лилю живой, такой, какой привык уже видеть — яркой, искренней, взбаламошной, эгоистичной и решительной. Мне нужна была та Лиля, нужен был ее взгляд, ее смех, ее слова, ее мысли, ее молчание. И я позвонил Зотову.

Чуть раньше я успел узнать, за что его выгнали со флота, — за открытое неповиновение более старшему по званию. Из интереса я копнул глубже и узнал, что истинная причина была в другом, — Зотов не хотел принимать участие в переправке контрабанды, несмотря на хорошие деньги. Возможно, поэтому я и решился на этот звонок.

— Какая помощь нужна? — он явно насторожился.

— Отвезти нас с Лилей на остров неподалёку.

Там была непролазная глушь — в основном из-за того, что остров был крошечный, и его слишком рыхлая почва не позволяла строить ничего крепче соломенной хибары.

— И забрать нас оттуда через три дня. За это я отдам тебе свою старую разбитую яхту.

Я был предельно честен. Ту посудину я купил, когда был на пике своей писательской формы, но плавал всего пару раз. Мореход из меня вышел так себе, и яхта разваливалась прямо на глазах, ржавея у причала.

Зотов усмехнулся, а потом всё же задумался.

— Яхта, говоришь…

— Мне она не нужна. А ты, вроде как, морской житель.

Он не ответил ничего конкретного, но уже вечером мы встретились с ним у причала. Мои кулаки ещё помнили драку с ним, и адреналин сам собою рванул по венам. В его глазах я увидел искру такой же реакции. Мы не доверяли друг другу, как два волка, и в то же время были нужны друг другу… как те же два волка. Не стая, не дружба, но острая необходимость.

Я отдал ему ключи и документы, а он повёз нас на следующее утро.

Лиля была в ярости. Это были ее первые чувства после того мероприятия, и я чуть не кинулся ее обнимать, когда она сжала кулачки и одним убийственным взглядом обезглавила нас с Зотовым. Она игнорировала меня всё время плавания, заняв место на носу маленькой яхты, как гальюнная фигура(1).

На берег острова она спускалась, словно богиня — с небес, игнорируя руки, протянутые в попытке ей помочь. Должно быть, так же и Наполеон высаживался на берег Святой Елены — гордый, как будто приплыл туда по собственному желанию.

— Ну? — спросила Лиля, подбоченясь.

Яхта с Зотовым отплывала прочь, и мне оставалось надеяться на его честность.

— У нас есть три дня, — ответил я и сбросил с плеча спортивную сумку с едой.

— Три дня на что?

— На то, чтобы вдоволь насладиться полной тишиной. Никаких новостей, сообщений и звонков. Никаких разговоров. Никакого лишнего шума — только волны, мы с тобой и эти… кустарники, — последнее слово оказалось не слишком поэтичным, зато отлично описывало островную растительность.

Лиля поджала губы и хмуро осмотрела наше место обитания на следующие три дня. Остров был небольшим, его можно было обойти по берегу за двадцать минут, но делать этого не стоило — бессмысленная потеря времени. Зато в глубине просматривалась лачуга рыбаков, которые, должно быть укрывались здесь в непогоду. Это место однажды показал мне мой друг, и с тех пор я несколько раз бывал здесь и пару раз даже сталкивался с людьми. Но в основном тут было пусто.

— А Тим? — спросила Лиля.

— Я ему всё объяснил. И мои родители побудут с ним с удовольствием.

Это был самый скользкий момент, потому что, доверяй Лиля мне чуть меньше, — и мне пришлось бы вызывать Зотова назад. Это можно было сделать, в одной точке острова связь всё же была, но я бы хотел, чтобы она верила мне.

И она, подумав, кивнула и уронила сумку на песок. Я выдохнул. Первая часть плана прошла успешно. Но впереди — самое сложное.

1. Гальюнная фигура — украшение на носу судна.

Такой тишины не было нигде — ни в квартире, ни в доме у родителей Макса, ни ночью в машине. Нигде. Местная тишина не звенела, не жужжала, не пищала, не стрекотала и не гудела. Только мерный шум волн — и он обволакивал меня так нежно, так осторожно, словно шёлк. Его скользящие прикосновения заматывали меня, как куколку, в свои тонкие прочные нити, и они сливались с моей кожей, наслаивались на мою душу, наклеивались на моё сердце. Я не сразу поняла, что эта тишина — глубокая, наполненная, мягкая — невесомым дыханием проникала в каждую мою трещинку и заполняла собой. Я становилась целостнее, становилась крепче, и в конце концов смогла улыбнуться. Не для Тимура — в попытке быть искренней, не для Макса — откровенно вымученно, не для его родителей — отчаянно фальшиво, а для тишины. Она разливалась внутри меня широкими складками шелка, и я ощущала ее так же ясно, как твёрдый песок под спиной, как палящее солнце над головой, как прохладные волны у ног. Не кожей, а всем своим существом.

Я улыбаюсь и чувствую взгляд Макса на себе. Он разглядывает моё тело. Без того жара, без того желания, а как заботливый муж рассматривает заболевшую жену — с состраданием, с тревогой, с сочувствием. Эти эмоции давят на меня сильнее, чем те, другие. Они не разжигают меня, не опаляют, не ускоряют. Они дарят мне уверенность, силу и покой. Они заставляют меня дышать глубже, смотреть дальше и понимать чётче. Они возвращают мне мои же слова — «ты будешь в порядке», и я испытываю легкий стыд. За свою слабость, за свою сломленность, за свою ранимость. И испытываю благодарность, что, как лавина, переворачивает всё внутри. Эта благодарность заставляет меня резко сесть и вглядеться внимательнее в того, кто сидит неподалёку.

Он измотан. Физически, морально — это видно с первого взгляда. На его плечах и раньше покачивались горы проблем, а он взвалил на себя ещё и мои, когда я оказалась сметена ураганом, уничтожена цунами, затоплена наводнением. Раздавлена, обессилена, обескровлена — из меня наживую вытащили мою историю. Без анестезии. Даже без извинений. И я потерялась, заблудилась в этом бесконечном лабиринте боли и обиды. Не могла выбраться. Не хотела выбраться.

А Макс… Может быть, он тоже был раздавлен. Может быть, он тоже был растоптан. Но плевать он хотел на эту слабость. Он, должно быть, выкинул ее к черту — давно, ещё когда был с Майей. Он, как упрямый паровоз на угольной тяге, просто едет и едет вперёд, и никакой снежный буран не в состоянии столкнуть его с рельсов. Ему не важны условия, не важен климат — он едет туда, где видит свою цель. Несгибаемо. Неотвратимо.

Я смотрю на него — с завистью — потому что я так не умею. Я вечно гнусь, как те надувные куклы от порывов ветра, я вечно застываю от слишком низкой температуры, я вечно вспыхиваю от самой малейшей искры. Я подвержена влиянию извне, а Макс — нет. Он слишком силён, слишком крепок. Если бы был металл, похожий на этого мужчину, то его стоило бы назвать максинитом.

Я вспоминаю, как однажды сравнила Макса с древнегреческим божеством, и понимаю, что не ошиблась. На долю богов тоже выпадало немало сложностей, но, что ни миф, — так трудности преодолены, а божество остаётся собою.

Я встаю и неспеша подхожу к моему соавтору — или, скорее, к автору моей бывшей книги? — и сажусь рядом с ним на колени. Его темные глаза всё так же обеспокоенно исследуют меня, мое лицо, мой взгляд и не сразу, но замечают изменения. Он скользит взглядом мне в душу и осторожно раскрывает мое сердце, словно хрупкую ракушку. Я чувствую — там, в глубине, скупо поблескивает то, что принято называть жемчужиной, — и она вся соткана из окружающей нас тишины. Не из слов. Не из действий.