Шарль Бодлер - Страница 4

Признайтесь, что из всего этого вы заключите, что поэт и сам растроган и что эти поразительные стихи подсказаны, внушены (не будем бояться этого слова — «вдохновлены»!) испытанным переживанием.

Но продолжите чтение:

Что скажете об этом небольшом отрывке? Мне он кажется особенно пленительным. Я безумно люблю нашего поэта за то, что он внезапно прерывает одновременно умилительное и умильное описание, чтобы обратиться к ошеломленному читателю с вопросом: «Не кажется ли вам и т. д.» — исключительный пример бесцеремонности и хладнокровия, который вызвал бы восторг у Эдгара По и мог бы снискать одобрение великого Гёте. А строфа «И, на глазок сравнив размеры душ бесплотных…» и т. д. не кажется ли вам столь ироничной, столь резкой, столь жестокой — и столь возвышенной, в конце концов?

Здесь я слышу возгласы страстотерпцев, вечно чем-то раздосадованных: «Будь проклят тот дерзкий поэт, что портит нам все удовольствие, высмеивает слезы, которые сам исторгнул, растаптывает переживания, вызванные его собственными стихами!» И вот они уже совершенно разъярены. (Второй рецепт: вывести из себя страстотерпцев, или, откровенно говоря, простофиль, — не в этом ли один из моментов искусства?) Что же вдохновенные? Я даже не осмеливаюсь представить, что они думают по этому поводу.

Можно было бы привести множество подобных примеров. Удовольствуемся же этим, из «Старушек», и признаем, что поэт, столь властный и свободный, чтобы позволить себе так решительно играть на контрастах интонации, должен быть знатоком всех тонкостей своего ремесла. Итак, я взял на себя смелость рассмотреть одно-единственное стихотворение из всего сборника «Цветов зла»; его конструкция может показаться странной, а обороты нервными — я выбрал его наугад. И здесь нельзя не вспомнить об одной журнальной статье, прочитанной, по правде сказать, в Бельгии (вот уж воистину — «Бедная Бельгия!»[23]), в которой с изумительно-легковесной грацией высмеивался этот перенос с одной строфы на другую из стихотворения, приведенного выше:

Судя по всему, бельгийский критик не знает, что такое ономатопея, «длинное слово, которое он принимает за термин из химии». Увы! Сколько же французских критиков, и из самых «значительных», оказываются бельгийцами в этих материях!

Ни один из великих поэтов, ни один из них больше, чем Бодлер, не разбирается в бесконечных хитросплетениях стихосложения. Только Бодлер умеет придать величественному гекзаметру гибкость и тем самым спасти от монотонности, только он перебирает строки сонета с таким мастерством, что катрены сменяются самым неожиданным образом. Только Бодлер владеет приемом, простота которого обманчива и который состоит в постоянном вращении одного и того же стиха вокруг обновляющейся с каждым витком идеи, и, наоборот, одним словом — в изображении наваждений. Прочитайте «Балкон», в романтическом жанре, или «Неотвратимое», в более мрачных тонах.

Но в чем Бодлеру нет равных, так это в стихе, в котором явлен целый мир, который тотчас же запечатлевается в памяти и больше никогда ее не покидает, чтобы искриться в ее недрах (не путать со стихом-поговоркой, этим ужасом!). Из современных поэтов здесь с ним мог бы состязаться Альфред де Виньи, но я, в конечном счете, сомневаюсь, не предпочесть ли знаменитым:

…Ведь если вы прекрасны, вы, без сомнения, добры…[25]

…Земля в своем цветенье первом ласкала взор… [26]

…Мир нескончаемый пред нами распахнется… [27]

эти строки Бодлера, взятые наугад из «Цветов зла», за их поразительную точность и живость:

…Мгновенный женский взгляд, обвороживший нас… [28]

…Столько помню я, словно мне тысяча лет…[29]

…В бутылках в поздний час душа вина запела…[30]

Кажется, Бодлер был первым французским поэтом, который отважился на подобное:

…Да послушать оркестр, громыхавший металлом…[31]

…Как пьяница, в глазах которого двоится… [32]

Боюсь, что мой бельгийский критик примется сейчас кричать о погрешностях, допущенных Бодлером, не замечая по невинности своей, что именно в этом состоят игры настоящих художников: неожиданно придать стиху стремительность, или, напротив, дать отдых усталому слуху с помощью внезапной цезуры, или же просто-напросто немного досадить читателю, что всегда кажется весьма заманчивым.

На этом можно завершить мой очерк. Осознавая его принципиальную неполноту, я все же надеюсь, что мне удалось разрушить некоторые предубеждения относительно блестящего поэта, которые были бы немыслимы в другие эпохи, кроме нашей, филистерской и обывательской по определению. Еще, кажется, не отзвучал свист, которым — к вящему увеселению галерки — встретили смелое и отточенное произведение двух литераторов; тогда критики рекомендовали авторам прочитать двадцать книг, некоторые из которых являются шедеврами, но кто же столь строгие судьи? Тридцать наивных провинциалов и столько же деревенщин, которым показали красную тряпку[33].