Шантаж - Страница 2

– Знаю я эту вашу «боковую»! – шутливо, недоверчиво вздохнула она, прижимаясь к мужу. – Не одну бутылку небось опорожнили.

– Напрасно беспокоишься, Веруся, – самодовольно ухмыльнулся Иван Кузьмич. – Лишнего не приму, сама знаешь. Совсем не пить нельзя – чужаком станешь. Но как некоторые – неважно кто – себе позволяют... – рассмеялся он, очевидно вспомнив комичный эпизод. – Упаси Бог! На то у меня голова на плечах имеется. Разве не доказал?

Машина уже выехала на Кутузовский проспект и приближалась к дому Григорьевых.

– Спасибо, Женя, – поблагодарил Иван Кузьмич молодого водителя, когда тот внес чемоданы в прихожую. – Оставь вещи здесь и на сегодня можешь быть свободен. Завтра заедешь в обычное время, – добавил он, видя, что водитель замешкался.

– Ванечка! Обед подавать? Проголодался с дороги? – заглянула в прихожую Вера Петровна – она уже успела переодеться в домашнее и выглядела свежей и привлекательной.

– Мне-то есть не хочется. – Иван Кузьмич взял в руки по чемодану. – Да что на меня равняться! Вы же не обедали? Вот отнесу в спальню и составлю вам компанию. – Он подумал. – Но если немного потерпите, – таинственно улыбнулся, предвкушая удовольствие, – откроем сначала, – и кивнул на чемоданы, – взглянем, что я вам со Светочкой привез, а? Как ты на это смотришь?

– Положительно! Нам же обед не пойдет впрок, если ты будешь только присутствовать. Будь по-твоему, полюбуемся на гостинцы! – И, взяв оставшиеся сумки, Вера Петровна последовала за мужем.

Уютная спальня Григорьевых была обставлена стильной мебелью под карельскую березу; гарнитур стоил недешево. Иван Кузьмич раскрыл чемоданы и принялся извлекать роскошные подарки и раскладывать на широкой кровати.

– Не хотел говорить при посторонних, но грешно же из Германии обратно везти валюту. У нас в «Березке» такого и в помине нет! – победно взглянул он на жену. – Выкроил вот время на покупки, хоть и не без труда.

– Ну и изобилие у них товаров! – Он невольно понизил голос: – Прямо как при коммунизме! Мы его строим, строим, – голос его зазвучал саркастически, – а они, глядь, уже построили! Тут и призадумаешься... Нелогично ведь получается? – Иван Кузьмич осекся – зашел слишком далеко, даже перед женой. – Надеюсь, угодил? Точно твои размеры, из самых лучших магазинов! Не поскупился! Тебе будут завидовать! Смотри, какие платья, а?!

Вера Петровна растерянно развела руками.

– Куда мне, Ванечка, столько?.. Ты же знаешь, кроме дачи, я нигде не бываю... В театр раз в год ходим – тебе все некогда. На приемах мне с тобой бывать не положено. Перед родными выпендриваться грех – они так нуждаются...

– Ничего, будешь красоваться перед подругами, знакомыми, – полушутя-полусерьезно успокаивал Григорьев. – Мое положение обязывает – ты должна хорошо одеваться. Да тебе и самой приятно все это иметь – я же вижу!

Иван Кузьмич ласково привлек к себе жену, крепко обнял и поцеловал. Она благодарно ответила на поцелуй – и с трудом вырвалась из его объятий, шепча:

– Ванечка, милый, погоди немного, остынь! Нас ведь ждут с обедом. Позови Светочку! – пустила она в ход верный прием. – Лапуся не дождется, когда ты покажешь ей подарки.

– Ну конечно, Боже мой! – опомнился Григорьев, переводя дыхание. – Прошу у суда снисхождения! Сама знаешь, родная, как ты на меня действуешь. Ведь не были вместе две недели!

– Светочка, лапочка! – громко позвал Иван Кузьмич дочку. – Иди скорей сюда! Ведь знаю – ты где-то здесь, рядышком.

Девочка стремглав вбежала в спальню и повисла на шее у отца. Он расцеловал ее и поставил на ноги.

– Ну, расскажи папе, как ты тут в мое отсутствие? Маму слушалась? – Попытка придать голосу строгость не удалась: – Ладно, доченька. Знаю, ты у нас послушная, умница и всегда ведешь себя хорошо. А как у тебя идут дела по музыке? Скажи папе правду: трудно приходится?

– Да нет, не очень. Мне нравится, – тихо проговорила Света. – А что ты мне привез? Покажи! – без обиняков перешла она к более интересной теме.

Иван Кузьмич разложил перед дочерью груду подарков: тут и красивая, яркая одежда, и туфельки всякие, и забавные механические игрушки, и, конечно, большая, роскошная кукла. Не проявив никакого интереса к нарядам и бегло взглянув на игрушки, Света все внимание сразу перенесла на куклу.

– Я назову ее... Машенька! – радостно заявила она, прижимая новую куклу к груди. – Буду ее любить больше прежней! Как я плакала, папочка, когда ее разорвала Вовки – на Чапа! Посмотри, разве она не самая красивая?

– Твоя Маша красивее всех кукол в Москве, – охотно подтвердил Григорьев, целуя дочь.

За празднично накрытым столом с хозяином дома во главе, кроме Веры Петровны и Светочки, сидели соседи Григорьевых, супруги Винокуровы, и Евдокия Митрофановна – родственница, приехавшая погостить.

Борис Ефимович Винокуров возглавлял машиностроительный трест; жена его, Капитолина Львовна, преподавала английский в вузе.

Иван Кузьмич увлеченно рассказывал обо всем, что видел в ФРГ, а если что спрашивали, отвечал охотно – подробно и остроумно. Борис Ефимович – он там тоже побывал, в командировке, – изредка его дополнял.

– А кто эта пожилая женщина? – вполголоса спросил он жену, указывая глазами на Евдокию Митрофановну. – Впервые ее вижу. Родственница?

– Родная тетка Веры. Вырастила ее и младшую сестру после смерти матери, – так же тихо пояснила Капитолина Львовна.

– А что стряслось с родителями?

– Отец погиб в сорок третьем, мать вскоре умерла от тифа. Тетя Дуся заменила сироткам родителей – они их едва помнят.

– Значит, тетка им как мать?

– Ну да. Вера очень ее любит. А живет тетя Дуся вместе с младшей сестрой – Варей.

Действительно, хоть и тяжелое житье-бытье в деревне, Евдокия Митрофановна знала, что незамужняя Варвара, медсестра в сельской больнице, нуждается в ней больше, чем старшая сестра. Вот и отклонила настойчивые просьбы Веры Петровны (хоть старшенькая и была всегда ее любимицей) переехать к ней в столицу, помогать растить Светочку.

– Вон у тебя сколько помощников! – отбивала она обычно очередную атаку Веры Петровны. – И домработница, и шофер продукты на дом доставляет, и в садике Светку обхаживают как принцессу! А у бедной Варьки после дежурства и сготовить сил не остается. Так что поживу в деревне, пока здоровья хватит, – заключала она, горестно вздыхая: нет ведь для нее никого ближе Верочки, да и та к ней привязана всем сердцем, ей одной открывает сокровенное.

Винокуровы, извинившись, покинули праздничное застолье – к ним неожиданно приехал сын, надо с ним побыть. За чаем Иван Кузьмич поинтересовался делами в деревне:

– Митрофановна! Расскажи-ка теперь ты, что нового в наших краях? Как дела у Варвары? Как поживают соседи Ларионовы? Есть ли вести от их Сеньки? Мы ведь с ним, пацанами, немало вместе набедокурили.

Тетя Дуся неохотно оторвалась от шоколадно-вафельного торта – обожала его, да редко видела.

– А что хорошего в деревне-то, Вань? У Варьки – без перемен. Только и знает – с работы и на работу. А младший Ларионов сгинул: где-то он на Камчатке, родителей забыл. Рыбачит там вроде. Старики его совсем захирели. Как приусадебный участок у них отрезали, продали они скотину – одной картохой питаются. Да ты будто не знаешь, – взглянула она на него с укором, – ничего нонче нет в деревне! Это не как у вас – разносолы. В магазине пусто, как в войну. Да ты, Ванюша, не подумай худого, – поспешно добавила она извиняющимся тоном. – Дай-то вам Бог! Хоть вы хорошо живете. А деревенским туго приходится.

– Это оттого, старая, что разленился народ, работает спустя рукава, – нравоучительно возразил Григорьев. – Посмотрела бы, как трудятся люди в той же ФРГ. Какое качество, какая производительность! Ленин что говорил? «Коммунизм – это высшая производительность труда», – привычно процитировал он.

– Ванечка, ради Бога! – вмешалась Вера Петровна. – Не надо тете Дусе про коммунизм... Им в деревне и без того тошно!