Шанхайское сияние - Страница 19

– Мне уже все равно кто, что расскажет, – равнодушно сказала Аня, надевая наконец отрытую в недрах шкафа черную плотную водолазку с высоким воротом. – Олесь, я там тебе у тебя на кровати документы оставила, занеси, пожалуйста, завтра в деканат, я уже не успею.

Далее девушки не произнесли ни слова. Анна молча собрала необходимые вещи и вышла из комнаты. Ребекка и Олеся, сцепившиеся до этого на пороге, не проронили друг другу ни слова больше и просто проводили уходящую соседку взглядом. Внешняя тишина и видимое спокойствие сопровождались непрерывным кипением мыслей в голове всех троих. Ребекка злорадствовала и тайно радовалась осечке россиянки, высмеивала ее слабость, думала о том, что их помолвка с Германом теперь расторгнута. Олеся корила себя за то, что настояла на том, чтобы Аня все-таки отправилась к Чэню, белоруске казалось, что именно она настроила подругу на то, чтобы наставник подписал бумаги любым путем. Для себя Олеся тоже уже решила, что отношения Германа и Ани, в связи с новыми событиями, ожидает конец. Аня, пока собирала вещи, всячески гнала от себя воспоминания о сегодняшнем дне и думала о том, как ей скорее оказаться дома.

По расписанию самолет из Шанхая в Москву должен был вылететь из аэропорта Пу Донг в 1:05, и при другом раскладе Аня спокойно могла бы собраться с мыслями перед дорогой, провести немного времени с Германом. Но теперь она спешила в аэропорт, чтобы ни дай Бог не увидеть его зеленые глаза, с этого момента, она уже никогда не сможет спокойно смотреть в них. Выбежав на улицу, россиянка сильно пожалела о том насколько плотной была ее водолазка, не смотря на вечернее время в Шанхае стояла жуткая жара. Не успела она пройти и несколько шагов, как ее одернул такой знакомый и такой любимый голос.

– Аня! Ты уезжаешь, он все-таки отпустил тебя? – ласково окликнул ее Герман.

– Да, прости, не успела зайти попрощается, хочу скорее попасть в аэропорт, мне кажется так я хоть как-то смогу ускорить отправление домой, – оправдывалась Аня, старясь не смотреть любимому в глаза.

– Я понимаю… а почему ты так одета? На улице жуткая жара, – недоумевал Герман, рассматривая одетую не по погоде невесту.

– Тетка сказала в России сейчас не очень тепло, плюс мне много времени придется провести в аэропорту, а там везде кондиционеры, не хочу простудиться, – придумывала Аня на ходу оправдание своему нелепому наряду.

– Хочешь, я провожу тебя? Вместе не так скучно ожидать самолет.

– Нет-нет, я хочу одна побыть, с мыслями собраться, – сказала Аня, не в силах больше терпеть ласковый тон возлюбленного.

– До свиданья, любимая, – крикнул Герман ей уже в след.

– Пока.

Удивленный холодным прощанием с Анной, Герман остался стоять на улице один, наблюдая за удалявшимся силуэтом любимой. Ему, как и большинству мужчин, да и, наверное, большинству людей, было сложно подбирать слова в непростых ситуациях. Случившееся в жизни его девушки казалось ему сущим кошмаром, но он никак не мог пересилить себя, чтобы разделить с ней ее страдания. Не смотря на свое желание отделиться от родителей, доказать свою самостоятельность, он немыслимо сильно любил свою мать, настолько, что порой призирал в себе эту слабость. Он боялся прослыть маменькиным сынком, но был таковым от кончиков волос на голове, до кончиков пальцев на ногах. Мысли о том, что с его матерью может произойти что-то подобное пугали его настолько сильно, что каждый раз, когда он примерял на себя переживания Ани, через его тело словно проходил разряд тока. Именно поэтому, с момента известия о заболевании Марии Ивановны, он отдалился от невесты. Герману тяжело было признать в себе эту слабость и каждый раз, когда он думал, что необходимо поддержать подругу, уделять ей как никогда много времени, его начинало тошнить от самого себя. И вот, наконец, когда он собрался с мыслями и решил-таки всецело разделить с любимой женщиной ее страдания, стать тем самым, нужным плечом, которое ей требовалось, она попросила его оставить ее одну. Герман даже не обратил внимания на ее растерянность и озадаченность, поскольку растерялся сам. Заключив, что на данном этапе, он уже не может что-то изменить, парень решил отпустить пока ситуацию, заверив себя, что, когда Аня вернется, он приложит все возможные усилия, чтобы поддержать ее.

Изнывая от шанхайского зноя Аня кое-как добралась до аэропорта. Она ругала себя, жалела и ненавидела одновременно. До вылета оставалось чуть больше четырех часов, не зная куда себя деть, девушка решила зайти в бар. Анна никогда не любила алкоголь, в шумных компаниях, она чувствовала себя прекрасно и без него, на любых застольях обходилась бокалом вина. Случаи, когда она действительно напивалась были большой редкостью, вмещающейся в пять пальцев одной руки. Первый случай произошел с ней во времена бунтарского подросткового возраста, когда ее лучшая подруга Танюха, в очередной раз поругавшись со своей матерью завалилась к ней домой с бутылкой вина. Родители должны были задержаться на работе, и Аня скрепя сердцем решила поддержать подругу и опробовать неведомый доселе напиток. Таня ввиду семейного неблагополучия уже пробовавшая алкоголь и даже крепкий, яростно взялась приобщать к культуре пития свою доморощенную сверстницу. Та, поддавшись на молитвенные уговоры выдула два бокала вина и упала чуть не замертво, представ в таком виде перед все-таки вернувшейся раньше матерью. С тех пор Анна поняла для себя, что алкоголь – это не только не очень-то вкусно, но и на утро плохо и стойко держала оборону, стараясь обходиться безалкогольными напитками. Второй раз подобную шутку Татьяне все же удалось совершить с ней в вечер, когда Аня узнала о том, что ей предстоит стажировка в Китае. Третий раз, погрузиться в состояние сильного алкогольного опьянения ей помогли новые знакомые, в первую ночь в Шанхае, когда они все вместе сидели у девушек в комнате и распивали китайскую водку, закусывая невкусными вкусностями. И вот теперь ноги занесли ее в святая святых для любого алкоголика – бар. Аня не понимала, толи – это внутренний голос нашептал ей, толи влияние коллективного бессознательного, так называемые русские корни, но для себя девушка решила, что так ей может стать хоть немного легче.

Однако облегчение не наступило ни после первой, ни после второй, ни даже после третьей стопки виски. Для себя Тихонова считала такое количество алкоголя смертельной дозой, но сегодня все выпитое не действовало на нее никак. Начиная подозревать бармена в том, что он сильно разбавляет виски водой, Аня решила заказать, то что русской душе ближе – водки. Сидящая рядом европейская старушка с интересном наблюдала за своей соседкой, во-первых, потому что та сильно отличалась от остальных посетителей бара в плане одежды, а во-вторых, потому, что та закидывала стопку за стопкой даже не морщась.

– Боитесь летать? – обратилась наконец старушка к Ане на английском.

– Что? – оторвалась россиянка от своих мыслей, не понимая откуда исходит звук.

– Ну вы боитесь летать? Снова спросила бабуля, кивая в сторону стакана.

– А нет, – ответила Аня, снова погружаясь в себя.

– Тогда вам наверно очень не понравилось в Шанхае? – пожилая женщина явно настаивала на продолжении разговора.

– Что? А Шанхай… Шанхай прекрасен, особенно ночью, – Аня начала понимать, что зря храбрилась с дозой и язык перестал ее слушаться.

– Деточка, может у тебя что-то приключилось?

– С каких это пор европейцы лезут в душу к посторонним? Ты русская чтоль? – сказал Аня на русском, глядя куда-то в пустоту, понимая, что бабулька все равно ничего не поймет.

– Ну вообще-то да, – ответила бабуля на родном языке, – может я могу тебе чем-нибудь помочь?

Такая неожиданная и родная речь в этом чужом месте произвела эффект разорвавшейся бомбы. Все то, что накопилось в душе Ани за эти несколько часов, валом вылилось наружу. Россиянка понимала, что эту женщину она не увидит быть может больше никогда и от того так просто, без всякого сожаления, не без помощи выпитого, она выдала бабушке из России, как ей тяжело в навалившихся на нее обстоятельствах.