Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Страница 2

— В вашу спальню, отец?

— Да, в Багдаде.

Сайлас знал, что его отец и дядя Макси еще подростками уехали из Багдада вместе с родителями.

— В Багдаде… Когда?

— И я… испугался.

Это слово Сайлас также впервые слышал от отца. А теперь и голос отца стал тонким, как утренняя дымка над Янцзы.

— Чего ты испугался, папа?

— Я указал… на ее дверь.

И тут отец произвел престранное — он захихикал.

— На чью дверь?

Глаза Ричарда метались из стороны в сторону, но с его губ не сорвалось ни звука. А потом он заплакал. Сайлас смотрел на то, что осталось от некогда могучего отца. Он подался вперед и положил ладонь ему на лоб.

— Попридержи руки, мальчик! — Голос отца внезапно обрел былую силу, и в нем безошибочно угадывалась враждебность. — Хоть раз в жизни сделай что-нибудь полезное — подай мне трубку.

Сайлас взял старую костяную трубку с искусной резьбой и протянул отцу. Ричард выхватил трубку из его рук, сделал несколько глубоких затяжек и с ухмылкой проговорил:

— Не принимай близко к сердцу стариковское брюзжание. — Резко отвернувшись от сына, он что-то забормотал.

Сайлас наклонился, ему показалось, что он слышит, как отец шепчет: — Это ничего не значит. Ничто ничего не значит.

Внезапно Ричард повернулся к Сайласу и схватил за лицо, царапая ему щеки давно не стриженными ногтями.

— Уноси отсюда ноги! Хорошим мальчикам здесь не место. — Он оттолкнул Сайласа с неожиданной силой и указал на стопку тетрадей: — И забери с собой вот это, приятель. Я завещаю их тебе. Прошу тебя, забери их. Я обещал твоей матери, что буду вести эти дневники. Хотя бы одно обещание я сдержал. — Ричард поднял руку, в которой был зажат какой-то документ, написанный на фарси: — И это тоже возьми.

Сайлас быстро пробежал глазами текст. Это была купчая на какой-то объект недвижимости в Багдаде.

— Что это такое? — спросил он.

— Багдадский дом Врассунов. Я купил его. — Потрескавшиеся губы отца раздвинулись в невеселой улыбке. — Он принадлежит мне, а теперь — тебе.

Отец разразился горловым смехом, больше напоминавшим кудахтанье, и снова сунул в рот трубку. В мундштуке булькала слюна.

Сайлас взял бесценные отцовские дневники, купчую на дом и вышел из курильни. Больше он отца никогда не видел.

Это было ровно десять лет назад, 31 декабря 1880 года. И теперь, накануне наступления нового десятилетия, Сайлас вышел из того самого расположенного под землей заведения и был встречен первыми залпами фейерверка, что расцвел по другую сторону реки, на набережной Бунд.

«Через несколько минут наступит Новый год, — подумал он, — и последнее десятилетие нынешнего века».

Ли Тянь не обращал внимания на косые взгляды и насмешки других мастеров фейерверка. Они не верили в рассказы о его мастерстве и были раздражены, что ему предоставили самое почетное время — в конце «взрывного» празднества. Его фейерверк станет последним и потому будет лучшим. Этой ночью его мастерство в буквальном смысле осветит новый путь. Он был первым, кому удалось создать огненное колесо в небе, первым, кто смог устроить так, чтобы звездочки взрывались по часовой стрелке фонтаном разноцветных огней.

«Эта ночь затмит все прежние достижения», — думал Ли Тянь, осторожно доставая из деревянного ящика угольную смесь и наполняя ею шестнадцать стоящих на песке звездок.

А потом началось.

Глава вторая

РОЖДЕНИЕ УБИЙЦЫ

31 декабря 1889 года

Обнаженный, Ван Цзюнь, расставив ноги, стоял на могиле человека, которого почитал как своего благородного предшественника, — Первого убийцы, Лоа Вэй Фэня, — и морщился от боли, пока отец делал у него на спине первый надрез татуировки в виде кобры. Он смотрел на то, как вдоль излучины реки ползет тень лунного заката, окутывая тьмой причудливые горгульи и украшения на фасадах построенных европейцами зданий, громоздившихся вдоль набережной Бунд.

Второй надрез оказался длиннее первого. Он обозначил внешний край полностью раскрывшегося капюшона змеи. Ван Цзюнь знал, что третий и четвертый надрезы будут короткими, но очень глубокими — глаза на капюшоне кобры станут средоточием ее ярости.

Кровь стекала тонкими густыми ручейками по спине, на мгновение задерживалась на ягодицах, а потом падала и впитывалась в землю, откуда она и появилась.

Отец зачерпнул земли с могилы Лоа Вэй Фэня и стал втирать ее в надрезы на спине сына. Он научил сына всему, чему научился у своего отца, Рыбака, после того как его нежный брат нашел смерть в бамбуковой чаще. Он усердно втирал землю в ранки. От этого на коже после их заживления останутся шрамы либо в кровь попадет инфекция, результатом которой станет смерть. Так или иначе, но его сын выполнит свое предназначение. Но что-то говорило ему, что сын не умрет от этих ран и затмит даже Первого убийцу. Его сын возродит к жизни древнюю Гильдию убийц и поможет своему народу войти в Эпоху Семидесяти Пагод. Он гордился своим сыном, который не то что не заплакал, а даже не пикнул, когда нож глубоко вошел в тело, вырезая первый глаз на капюшоне кобры.

«Левый глаз», — подумал Ван Цзюнь, сопротивляясь желанию дернуться вперед и освободиться от ножа, проникшего в плоть на спине. Он смотрел, как кровь течет по бедру, затем — по колену и, просачиваясь между пальцами ног, впитывается в святую землю могилы Лоа Вэй Фэня. Именно для этой церемонии останки Первого убийцы привезли из Чжэньцзяна сюда, к излучине реки, в самый дикий район города, Пудун.

Первый залп новогоднего фейерверка осветил потемневшее небо, и почудилось, будто тени, затаившиеся в лесной чаще, испуганно бросились врассыпную.

Последние надрезы оказались быстрыми и поверхностными. Они были необходимы для того, чтобы точно воспроизвести древний рисунок, который впервые увидели на запястье Телохранителя Циня Шихуанди на Священной горе Хуашань. Ван Цзюнь услышал, как отец глубоко вздохнул, остатки его энергии вошли в тело, а нож беззвучно упал на могилу Лоа Вэй Фэня.

— Готово, — хрипло прошептал отец.

— Как и положено, — ответил Ван Цзюнь.

Он обнял отца, удивившись тому, каким хрупким тот вдруг стал. Отец будто разом постарел на двадцать лет.

Ван Цзюнь подвел отца к маленькой лодке, которая должна была перевезти их на ту сторону Хуанпу, где раскинулся Шанхай. Он думал, суждено ли ему еще когда-нибудь увидеть этого сурового, сильного и справедливого человека, который обучил его искусству убивать.

— Известен ли тебе знак…

— Который извещает Избранных о предстоящей встрече? Да, отец. Мы собираемся как раз сегодня. Встреча была назначена еще до того, как мы с тобой пришли в Пудун. А теперь, отец, забудь меня, как ты сам учил.

— Неужели я никогда больше тебя не увижу? — спросил отец надтреснутым голосом.

— Нет, Вана Цзюня ты больше не увидишь. Ты услышишь о своем сыне Лоа Вэй Фэне.

Отец внимательно посмотрел на сына, и в его глазах внезапно вспыхнула радость.

— Ты взял его имя? Ты взял имя Первого убийцы?

— Да, отец. Так подобает поступить человеку, которому предстоит возродить древнюю Гильдию убийц.

Ли Тянь, не глядя в небо, где распускались разноцветные шапки фейерверков, сосредоточился на своем творении. Он аккуратно запечатал картонную трубу четырех футов длиной, закрепил ее на бамбуковом шесте в шесть футов, а затем воткнул шест глубоко в землю. В нижнюю часть трубы он засыпал две части смеси селитры, серы и толченого угля.

— Это позволит достичь нужной высоты, — пробормотал мастер фейерверков.

Наконец он вставил в трубу картонную перегородку, через отверстие в которой пропустил запальный шнур длиной в два фута и приклеил его к боковой стороне трубы, намазав ее загустевшим яичным желтком.

Глава третья

ШАНХАЙ. ГОРОД-У-ИЗЛУЧИНЫ-РЕКИ

31 декабря 1889 года

Сайлас продолжал идти по своему Шанхаю, шестому по размеру порту мира. Его вели то и дело вспыхивавшие над головой разрывы фейерверка и особый ритм этого города. Они протащили его мимо роскошных ночных заведений, мимо эксклюзивного четырехэтажного клуба «Шанхай», где мужчины сейчас наперебой пытались произвести впечатление на женщин, ящиками покупая дорогое шампанское. Мимо ипподрома, где погиб его брат, мимо сказочных магазинов улицы Кипящего ключа, которую многие называли теперь Нанкинской. Мимо знаменитых на весь мир баров для гомосексуалистов, мимо двадцати по-петушиному гордых зданий европейцев, выстроившихся вдоль Бунда. Мимо широких улиц, перпендикулярно упирающихся в Бунд и названных именами великих китайских городов, и тех, что шли параллельно Бунду и носили имена китайских провинций. Мимо борделей, где клиентов обслуживали только мальчики, или только девочки, или… кто угодно, мимо бесчисленных курилен опия. Он миновал улицу Доброй пищи, где прямо под открытым небом еду подавали всю ночь. Шел по улицам, где сновали рикши, ехали двуколки, экипажи и телеги, запряженные низкорослыми монгольскими лошадками. Тут, на скользких причалах, проворные кули грузили и разгружали товары, и даже в эту ночь метались биржевые брокеры, размахивая последними сводками о ценах на шелк и хлопок в Лондоне и Нью-Йорке. Тут слуги, одетые в шелка, тащили в элегантных носилках военачальников, называемых дуцзюнь, и изредка можно было встретить европейца в карете или легком экипаже. Тут прилавки универсамов были заставлены самыми изысканными напитками и завалены деликатесами от крупнейших мировых производителей. Тут можно было купить хоть джемы и печенье от «Фортнум и Мейсон», хоть минеральную воду от «Кросс и Блеквелл».