Шальные миллионы - Страница 11

«Волга» подкатила к родительскому дому ночью, часу в двенадцатом. Желтый мохнатый пес Вулкан, московская сторожевая, способный ударом лапы перешибить хребет волка, грозно зарычал, но Костя, привезший его сюда щенком в подарок от братцев-петроградцев и бывающий здесь едва ли не каждое лето, позвал его:

— Вулкан, Вулкан, — свои… — и тот радостно заскулил у калитки.

Вышел отец, растворил могучие объятья, расцеловал сына. Подошел к Амалии, не сразу признал ее, а признав, немало удивился. И сказал с присущей ему прямотой:

— Амалия! Да уж не поженились ли?..

— Да, да, отец, — подталкивал Костя жену в объятия родителя, — я такую птаху решил не выпускать из семьи Ворониных. А что не писал тебе — прости, решил вот так, сюрпризом.

— И верно. Где такую красавицу еще сыщешь? Хватит, пожила со стариком, теперь пусть молодятинки попробует.

И обнял Амалию, и прижал ее крепко, у нее даже кости затрещали. Евгений Владимирович был моложе своего брата Дмитрия лет на пять, еще на пенсию не вышел. Был тучен, но в меру, могуч, как его пес Вулкан, и в станице слыл выпивохой и бабником. Выпивши, любил прихвастнуть своими донжуанскими делами, показывал рукой на простиравшуюся вправо от его дома станицу, говорил: «Тут каждая третья меня узнала». И смеялся громко, грудью: «Ха-ха…»

Вышла из спальни его жена, — четвертая по счету, — Дарья. Она была лет на пятнадцать моложе мужа, невысока, чуть сутуловата и глаз на гостей не поднимала, — стеснялась.

— Дарья! Мечи на стол калачи! — скомандовал Евгений Владимирович. Обнял за плечи сына, повел в кабинет. И уже оттуда крикнул Дарье: — Проведи Амалию наверх! Пусть все комнаты там занимают. — И — к сыну: — Рассказывай, как живете? Как там мой брательник? Давно писем не получаю. Зазнались питерцы!..

Ночью, перед самым рассветом, Костя проснулся с какой-то тайной, неосознанной тревогой, вышел на балкон. Дон курился туманом, едва заметные клубы теплых испарений ворочались над водой, словно живые существа. За Доном темным пятном, и тоже словно живой, дремал лес. «Родная сторонушка», — вдыхал полной грудью ночную прохладу. Он хотя и живет много лет в Питере, но корни его здесь, и здесь же проходили его институтские каникулы и потом многие отпуска. Отец любил Костю, и сын платил ему нежной привязанностью. У Евгения Владимировича был сын от второй жены, — почти ровесник Кости, — вместе они росли, вместе же учились в Воронежской высшей школе милиции. Сергей знает уже, что приехал Костя, — он сейчас на дежурстве в райотделе, а утром примчит на своем черном, как жук, мотоцикле. «Куплю ему машину», — с легким, радостным чувством подумал Костя. Он половину всех денег привез с собой, а остальные рассовал по разным углам в доме и сарае дяди Васи.

Разбудила его тревога сердца, она явилась во сне, как это часто бывает с людьми, которых преследует опасность. «Личное дело! — подумал он. — В милиции, в отделе кадров, лежит его личное дело. Станица Каслинская указана как место рождения. И конечно же, тут его родители, родственники, друзья. Сюда он и поедет! Ясно как день. Глянут в личное дело и — поймут».

Удивлялся, как это он, такой умный, опытный, — он так и думал о себе: умный! — и дал такого маху. Был почти уверен: не сегодня — завтра «Спиноза» явится сюда со своим боевым отрядом.

Заглянул в комнату Амалии. Она спала на роскошной тахте под легким шелковым одеялом. Окно у изголовья распахнуто настежь. И не было мух, комаров, — плотная металлическая сетка заподлицо вставлена в оконную раму. У отца золотые руки, он делал тут все сам, и дом ладил с размахом, и удобства предусмотрены под стать столичным.

Тихонько прикрыв дверь, Костя прошел в душевую. Тут ванна и душ, и вода в баке подогревалась электричеством, и приборчик показывал температуру воды. На любой вкус и желание.

Костя принял холодный душ, хорошо обтерся, прошел в свою комнату, где был телефон, — хотел позвонить Сергею, но телефон, словно угадав его желание, зазвонил сам. Костя глянул на часы: не было еще и пяти, а кто-то звонит!

— Алло! Это ты, Сережа. Я тебя слушаю.

Сергей звонил из района, но не из милиции, а из автомата. И голос был тревожным.

— Костя! Из Питера прибыл отряд грузин с ордером на твой арест. Их пятеро. Вожака зовут Тариэл. Через полтора-два часа будут у вас. Слушай мою команду и выполни все в точности. Оденься хорошо, возьми в сарае удочки и на своей «Волге» поезжай в хутор Кулябский. Там живет Аннушка, наша племянница, — ты ее знаешь. Я ей звонил, она тебя ждет и отвезет на катере в безопасное место. Через три-четыре часа я буду у вас, и мы обговорим дальнейшие ходы.

— Но Амалия… Она поедет со мной?

— Амалия спит? И ладно. Не буди ее. Оставь на столе записку: «Поехал на рыбалку».

В самом деле! Зачем ее волновать?

Наскоро собрался, вывел машину и — в дорогу.

Хутор Кулябский находился в семи километрах от станицы. Дом Ворониных был крайним в станице, а дом Анны — крайним на хуторе, — никто не видел, как Костя выехал из гаража отца, не увидели его в такую рань и хуторяне.

Анну он знал еще девочкой, но лет пять они не виделись. В институте она начала писать рассказы, — ее раза два напечатали в московском журнале, а недавно в местном издательстве вышел сборник рассказов. Костя сейчас сожалел, что ни журнальных публикаций, ни книги ее он не читал, и ему плохо верилось, что вот она, его родственница, сельская девушка имеет литературный дар и уже признана.

Анна ждала его и, едва Костя заглушил двигатель, подошла к автомобилю, протянула руку:

— Здравствуйте.

Костя пожимал руку совсем юной кузины, а сам смотрел на нее во все глаза и не скрывал изумления.

Была в его взгляде и некоторая робость. Автор книги, писательница… Инженер человеческих душ.

— Сколько мы с тобой не виделись? — спрашивал Костя. — Была девочка, а теперь… Такая красавица!

Она попросила ключ от зажигания.

— Я заведу машину в укрытие.

Рядом с небольшим, но красивым домом стоял новенький кирпичный гараж, и дверь его была приоткрыта, но Анна, уверенно сдав назад и развернув машину, завела ее не в гараж, а в сарай, стоявший в глубине усадьбы под старым кленом и никак не походивший на укрытие для автомобилей. Аня вкатила «Волгу» в глубь сарая, развесила перед ней рыбацкие сети, — так, что и заглянувшему в сарай машина не сразу открывалась. Косте указала на большой брезентовый узел, сама вскинула на плечо мужской, набитый до отказа рюкзак.

— Пойдемте за мной.

Спускались по тропинке, вившейся по крутому берегу к Дону, Анна торопилась, продолжая поражать столичного гостя и красотой, и силой, и ловкостью. «В прошлом году кончила институт, работает тут гидрологом, наблюдает за режимом Дона», — слышал он о ней от дяди Васи.

Спустились к реке. Там, у берега, покачивался на волнах ее белый, как чайка, служебный катер.

Через минуту они уже летели по розовой глади Дона.

Дон — река спокойная, величавая, но местами ей словно бы надоедает тихо и ровно катить меж берегов свои воды: она вдруг убыстряет бег, а то и срывается, превращается в бурлящую, клокочущую стихию, грозя поглотить в пучине не только одинокого пловца или утлую лодчонку, но и небольшое судно с зазевавшимся рулевым. Такие места на Дону зовут «перекаты», «пороги», «спады». О них извещают бакены, указующие мели и глубины. Фарватер здесь бывает узкий, точно бутылочное горло, извивается удавом. Не любят речники такие места, смотрят в оба.

Капризным и даже коварным был Дон у хутора Кулябского. Анюта, сидя за рулем на корме, целила катер в «тишины», виртуозно избегала бурливых «ям». Костя, сидевший спиной к носу, не сразу заметил, как Анна свернула катер в отходящий от Дона рукав, кривую, как турецкая сабля, излучину, — она врезалась в лес, и чем дальше, тем становилась уже, и бег воды убыстрялся, — и чудилось Косте, что резвый, игривый поток, рванувшийся от батюшки-Дона, сам затягивает в пучину леса белоснежный катерок.