Шалава - Страница 7
— Я их ненавижу! — говорила она Сашке по телефону. — Из-за них убили Кирилла! Единственного человека, любившего меня в этом мире! И знать ничего не желаю ни о каком долге! Кирилл никогда мне о нем не рассказывал, и я не видела, как он давал тебе эти бабки! Может, ты все выдумал, Саша, и просто хочешь материально поддержать бедную вдову? Из жалости. Но мне не нужна твоя жалость!
Люба сблизилась с Кириллом сразу после того, как Сашка женился. Кириллу тогда удалось перевестись из ЛГУ в МГУ и переехать в Москву — ради Любы, в которую он влюбился по уши. Таранов подозревал, что девчонка пошла на связь с сохнувшим по ней питерцем просто от отчаяния — она не переставала любить Сашку, он это чувствовал. Но, натура верная и отзывчивая, Люба вскоре всерьез привязалась к Кириллу и приняла его настойчивое предложение руки и сердца. До самой его смерти она была ему прекрасной женой. Других близких людей у Любы не осталось. Ее родители относились к судьбе дочери совершенно равнодушно, сосредоточив все свои чувства на двух ее младших братьях. Отец и мать вообще потеряли связь с Любой, едва она уехала из Ялты, и поступила в Московский университет. Они не поддерживали девчонку материально. Люба перебивалась на стипендию, подрабатывала по вечерам уборщицей, и ей частенько случалось голодать. Пока в ее жизни не появился Кирилл.
Люба очень хотела ребенка, но что-то в их молодой семье не складывалось. Никаких отклонений в организме Любы врачи не обнаруживали, а Кириллу проверяться было некогда — он постоянно вертелся в своем бизнесе, как белка в колесе. Так и осталась Люба после смерти мужа совсем одна на свете.
Когда Кирилла похоронили и выяснилось, что Люба лишилась состояния, Инга заявила Сашке:
— Не хочу больше видеть у нас эту стерву! Я не забыла, что она плела тебе про меня перед нашей свадьбой! Не смей ни приглашать ее, ни даже звонить! Не хочет она, чтобы ты возвращал долг, — и хорошо! Зря ты вообще сказал ей о деньгах. В любом случае — пусть катится!
— Это подло, Инга... — возразил Таранов робко.— Пока был жив Кирилл, мы принимали их обоих у себя, ходили к ним, дружили... Он очень помог мне... А теперь он погиб, Люба разорена, и что — не нужна больше стала старым друзьям? Подло...
— Ах, подло?! — Инга начала заводиться. — Знаю я, чего ты добиваешься! Теперь, после смерти ее благоверного, она опять начнет тебе глазки строить! А ты и рад! Тебе это льстит! Конечно! Кто ты такой?! Дворник! Неудачник чертов! А тут баба влюблена в тебя столько лет! Хоть и жалкая, а все-таки отдушина для твоего самолюбия! И то сказать: где тебе еще самоутверждаться?! Не за метлой же своей!
— Дворник — тоже профессия, — вздохнул Сашка.— А я — хороший дворник, лучший в микрорайоне...
— Ага! Герой социалистического труда! Гений скребка и лопаты! Король помойных ям, отважный борец с грызунами! Тьфу!
Она долго еще скандалила и в конце концов добилась от Сашки обещания не общаться с Любой. Однако, давая такое слово, Таранов заранее решил, что выполнять его не станет. И не выполнял. Он звонил Любе с улицы или из жэка, если удавалось, пытался поддержать совсем затосковавшую девушку морально и сам жаловался ей на Ингу, хотя понимал — это по-мужски. Но свары, затевавшиеся теперь Ингой почти ежедневно, с каждым разом становились все более невыносимыми. А Люба — женщина тактичная и умная — умудрялась так расспросить бесхитростного Сашку о его жизни, что он не успевал опомниться, как выкладывал ей всю подноготную. Потом Таранов стыдился невольных откровений, но успокаивал себя одним серьезным аргументом: узнавая о его семейном неблагополучии, Люба чувствует, что она не так одинока, что кому-то нужна хотя бы в роли исповедницы...
Работать Люба устроилась корректором в какую-то типографию: другой работы со своим высшим филологическим образованием она не нашла. Трудиться ей приходилось на износ, она страшно уставала, но не роптала.
— Хорошо, хоты такую службу отыскала, — говорила Люба Сашке. — В наши-то времена... На панель — и то бы, наверно, не взяли, старовата. Хотя я могу выдать себя за двадцатилетнюю. Как думаешь, Александр Васильевич, сгожусь я еще в путаны?
— Дуреха ты, Любка, — вздыхал в трубку Таранов.— Что несешь... Какая панель...
— Что, не сгодилась бы? — подкалывала его девушка.— Действительно старенькая? Не потяну?
— По-моему, ни ты, ни Инга за все эти годы ничуть не изменились. Словно вас кто законсервировал. Обеим можно дать по восемнадцать лет. Впрочем, я давно тебя не видел. Может, горе изменило тебя?
— Не изменило... — грустно отвечала Люба. — Сама не знаю почему... Даже стыдно как-то. А не виделись мы действительно давненько. Как бы это нам встретиться, а, Саша?
— Не знаю... Инга даже слышать о тебе не хочет, все не может забыть тот твой рассказ о ней.
— А ты веришь моему рассказу?
— Не знаю... Да и неважно это. Я по-прежнему ее люблю. И мне, признаться, все равно, кем она была до встречи со мной. Вот если б она мне изменила — тогда да... А так — наплевать. Проститутка, не проститутка...
— Ладно, Саш, не буду высказываться по этому поводу. Замнем для ясности. А вот увидеться хотелось бы.
— Я чего-нибудь придумаю, — пообещал Сашка.— Обязательно придумаю, не сомневайся.
Впрочем, вскоре жизнь обернулась так, что они смогли видеться достаточно часто. А произошло следующее: Инга заявила о своем желании пойти работать. И устроилась медсестрой в больницу — благо, сохранила свой давнишний диплом. Теперь она часто уходила из дома на сутки — дежурить. В такие дни Люба стала приезжать к Сашке и порой даже оставалась ночевать. Никаких интимных отношений между ними не было — просто дружба. Но Сашка знал — Люба продолжает его любить, а с годами это чувство стало зрелым, глубоким, освободилось от юношеской идеализации предмета любви и приобрело черты пожизненного бремени. Смерть Кирилла, как ни странно, только усилила любовь девушки к Таранову, ибо освободила ее от груза благодарности мужу, от долга перед ним, от нежности к нему — живому, и оставила Любу одну-одинешеньку во всем мире. Ответственную за свои эмоции и поступки только перед самой собой...
Инга, всегда озабоченная только собственной персоной, нс замечала визитов бывшей подруги. Люба, впервые побывав у Тарановых после гибели Кирилла, начала пользоваться теми же духами, что и Инга, а других следов своего пребывания в квартире Сашки, кроме запаха, она не оставляла. Соседи тоже не могли донести Инге о посещениях ее мужа чужой женщиной. С соседями Инга не общалась и даже не хотела знакомиться: раньше — из снобизма, а теперь — от стыда за нынешнюю профессию Сашки. Инга боялась, что ее станут называть дворничихой.
— Саня, а ты не думаешь, что Инга во время своих ночных дежурств изменяет тебе? — спросила как-то Люба.
— Уверен, что нет, — отозвался Таранов. — Она, едва явится со службы, сразу тащит меня в постель и доводит до полного изнеможения. Если б она грешила на стороне, то не могла бы так, ведь все же она не железная. И потом, я бы догадался. От нее пахло бы посторонним мужиком. Это не спутаешь.
— Да, ты прав... — кивнула Люба задумчиво. — Не спутаешь, пожалуй... Хотя, знаешь, измени она тебе, я была бы счастлива...
Люба впервые со времен их давнего объяснения в аудитории позволила себе столь откровенно намекнуть на свое чувство к Сашке. И у него хватило такта пропустить ее слова мимо ушей .
Однажды Инга вернулась сработы весела и возбужденная.
— Сашка, к нам такой пациент поступил! — с порога начала рассказывать она. — У него ножевое ранение бедра. Говорит — напали на улице незнакомые хулиганы. Это официальная версия. Представляешь, он снял отдельную палату и там постоянно толкутся мощные такие ребята с пистолетами! Охраняют его. Стволы ихние я видела, они хвастали. Я этого парня, раненого, буду вести постоянно. Я одна. Он сам так захотел и заплатил за это! Так что некоторое время дома я буду появляться только на ночь.