Шах и мат - Страница 63

Так мы и засыпаем: моя рука в ее, наши рассыпанные по подушкам волосы спутались.

Все следующее утро мы с Истон исследуем город, и кажется, будто мы не расставались.

Начинается день не очень: спрашиваем у консьержа, как пройти к фонтану Треви, на что в ответ получаем шокированный взгляд и заявление, что он вообще-то находится в Риме, примерно на пятьсот километров южнее. Когда доходим до площади Святого Марка, нас пытается заклевать голубиная стая, после чего мы принимаемся яростно счищать с одежды птичий помет.

Когда уже второй человек просит у меня автограф, мы покупаем две пары дешевых солнцезащитных очков с оправой в форме сердечек и сорок пять минут выбираем муррину в подарок для Ким-ли. Спрашиваем владельца лавочки: «Какая подойдет для человека, у которого любимая певица Тейлор Свифт, а любимый режиссер – Ари Астер?» – и он притворяется, что не понимает по-английски. Мы трижды завтракаем. «Прямо как хоббиты», – повторяем мы, вгрызаясь в печенье «Поцелуй дамы», бенье и местные блинчики. Не то чтобы это какая-то очень смешная шутка, но мы так давно не проводили время вместе, что смеемся над ней целых два моста.

Посмотрите на нас.

Кто бы мог подумать.

Точно не я.

Мы пытаемся сделать селфи на мосту Риальто, когда от Ким-ли приходит сообщение: «Эй, как Италия?

На мосту полно туристов, пытающихся насладиться видом, но мы проводим минут двадцать у балюстрады, придумывая идеальный ответ.

– Не забудь добавить, что скучаешь по ней, – настаиваю я, пытаясь отобрать у Истон телефон.

– Она подумает, что я навязчивая.

– Она уже отправила тебе сердечко.

– Зеленое сердечко, а это не значит ровным счетом ничего.

– Боже, – я смеюсь. – Ты идиотка. И мне это нравится.

– Заткнись, – ее щеки покраснели, но отнюдь не от холода. – Кстати, когда обсудим, что происходит между тобой и Сойером?

– Никогда. – Я отворачиваюсь, снова любуясь стоящими вплотную симпатичными домами по обеим сторонам Гранд-канала.

– Ха!

– Там не о чем говорить.

– Сомневаюсь, – она пихает меня локтем. – Так как у вас обстоят дела?

– Никак.

Истон выжидающе смотрит, и я пытаюсь быть более открытой и прямолинейной, поэтому говорю:

– Мы не общались после того инцидента с Кохом. Я узнала, что он спонсировал мое пребывание в «Цугцванге». Мы сильно поругались, и на этом все.

– И его устраивает, что вы больше не разговариваете?

– Нолан… – Я замолкаю.

В первый раз. В первый раз после нашей ссоры я произнесла его имя. В первый раз позволила себе признать его существование и эту новую дыру странной формы, которую он оставил у меня в груди. Я сковырнула подзажившую корочку. Рана вновь откроется, и придется признать, что она так и не зажила.

– Думаю, мы оба сказали то, о чем жалеем. – Я сглатываю. – Знали, как сильно могут ранить эти слова. – Снова сглатываю. – В основном это была я.

– Вот что происходит, когда ругаешься с кем-то, кто понимает тебя.

Я закрываю глаза. Напоминание о том, как хорошо понимает меня Нолан, похоже на удар в живот.

– Я обвинила его в том, что он причастен к моему увольнению.

Истон фыркает:

– Что?

– В тот момент мне казалось, что все слишком подозрительно, чтобы быть просто совпадением.

Она начинает смеяться. Затем громче. Сильнее. Группа французских туристов с подозрением косится на нее, но Истон берет себя в руки, когда замечает мой многозначительный взгляд.

– Чувиха, я была там. И больше чем уверена, что все было не так. Боб полыхал огнем с тех самых пор, как твой дядя уехал. Ты мешала ему зарабатывать, и тебя легко можно было заменить.

Я вновь отвожу взгляд, чувствуя внутри раздражение. А затем в первый раз признаюсь – и вслух, и себе самой:

– Я знаю.

– Знаешь?

– Да. Но у меня все еще есть право злиться на него, потому что он не сказал про стипендию.

– Согласна, хотя это не одно и то же. В смысле, если бы он способствовал твоему увольнению, то отнял бы у тебя что-то. Но он дал тебе стипендию. Эти две вещи нельзя сравнивать и…

– Я знаю, – повторяю через сжатые зубы. Она отлично читает мои мысли, и по этой черте Истон я точно не скучала. Какое счастье, что они с Ноланом не знакомы и никогда не познакомятся. – Самое ужасное, когда я обвинила его, он даже не пытался отрицать. Просто сказал… – Я сглатываю.

– Что сказал?

– Что хотел бы быть причастным к моему увольнению. – Вздох. – Что хотел бы быть тем, кто вытащит меня из той жизни, которую я для себя выбрала.

Истон кивает. Проходящий под нами паром сигналит, разряжая тишину.

– Что ж, ты в курсе, что я не люблю соглашаться с белыми парнями, у которых есть трастовые фонды, но в данном случае я бы засчитала ему очко в виде брауни.

– Боже, – я вся сжимаюсь, – я такого ему наговорила. О нем. О его семье. Я просто… Я была так зла, Истон.

– На кого ты злилась, Мэл? На Нолана? На своего отца? На жизнь? На себя? На всех сразу?

Пока я не готова ответить на этот вопрос. Так что кладу голову Истон на плечо, позволяя ей гладить меня по волосам, и впервые за долгие недели вспоминаю, как сильно он мне нравился, даже когда я думала, что не нравится вовсе. С ним я смеялась и чувствовала себя самой собой. Мне нравилось следить за тем, как он играет, и мое сердце трепетало, когда я смотрела на него спящего. Осознание, что я хотела быть с ним, становится для меня странным облегчением. И тут же с гневом я одергиваю себя, потому что позволила подобную слабость.

Впервые за прошедшие недели могу признать следующее:

«Мне хотелось бы знать, что между нами есть нечто большее, чем просто обмен гамбитами.

Понятия не имею, как смогу сидеть напротив него целых двенадцать партий.

Завтра, еще до начала игры, мне придется пожать ему руку, и мои пальцы покалывает оттого, как сильно я предвкушаю это прикосновение. Нолан где-то здесь, на этом острове, и я всем телом, каждой косточкой чувствую его присутствие».

– Истон. Думаю, я все испортила.

– Ага, – она кивает. – Из-за того, что случилось с твоим отцом, тебе кажется, что когда люди что-то портят, то это навсегда. Что у них не может быть второго шанса. И порой это правда, но обычно… – Она пожимает плечами. – В общем, я здесь. Твоя семья здесь. Нолан… – Она не продолжает.

И мне остается только вздыхать. Истон тоже вздыхает. Впервые за долгое время мы просто слушаем крики чаек, смотрим, как лодки оставляют за собой белые полосы на воде, и делаем вид, что через час нам не нужно никуда идти.

Я вхожу в зал для пресс-конференций так, как это сделала бы Меган Маркл: в окружении двух представителей ФИДЕ, чьи имена я не расслышала, следом крупный мужчина, который, подозреваю, имеет отношение к службе безопасности. Вспышки камер начинают щелкать в ту же секунду, как я оказываюсь в помещении, но без особого энтузиазма. Скорее, так реагируют на политика средней руки, который объявляет, что собирается бороться за президентский пост. Ничего общего с прибытием BTS в главный аэропорт Лос-Анджелеса.

В этот момент я понимаю, что никогда и ни за что не привыкну к подобному. А еще, что мне не следовало надевать зеленые конверсы с дыркой у левого мизинца.

Парочка журналистов в первом ряду приветствует меня. Я без понятия, кто это, но они улыбаются мне так, будто я их дальняя родственница, которую они видят исключительно на свадьбах и крещении младенцев, но все равно любят. Все это… странно. Даже более странно, чем просьбы дать автограф.

Больше никогда и ни за что.

– Всем привет, – я делаю неловкий взмах рукой и озираюсь вокруг. Ни одного знакомого лица: для присутствия в зале необходимо редакционное удостоверение, а у Дефне его нет. Я одна, в окружении толпы, в Италии, в богато украшенной комнате, занавешенной антикварными вельветовыми шторами, и худшее только впереди.