Шаг в сторону - Страница 38

***

Я издали увидел вывеску гостиницы. В ее зеркальных окнах отражались разноцветные тюльпаны на фоне отраженного в прудах закатного неба.

В пустынном скромном вестибюле я провел кредитной карточкой по прорези автомата и достал из его карманчика со звоном выпавший туда ключ от моего номера.

В лифте цвели живые пахучие розы. Длинного гостиничного коридора не было. На обычную лестничную площадку выходили четыре двери, на одной из которых я увидел нужную цифру. И сразу словно попал в средневековье затянутые голубым шелком стены, кровать в маленькой спальне, уютная небольшая гостиная, санузел и ванная с уже знакомым мне набором кнопок вместо кранов.

В платьяном шкафу висела отглаженная пижама, новые сорочки-хитоны и брюки моего размера. Кто это все тут готовит? - подумал я. - Ведь для такого сервиса нужна многочисленная прислуга из бедных слоев населения? А я как-то не заметил в Иудее "народа". Как, кстати, и элиты. Такое впечатление, что здесь обитает сплошной средний класс. Закономерный итог независмой эволюции иудейской морали, воплощенной в еврейскую социальную справедливость?Не потому ли человеку моего ненизкого здесь статуса предоставлены такие скромные, без тени помпезности аппартаменты? Или мне все эти справедливости и красивости просто кажутся, как умиляли реалии Израиля в первые месяцы, сменившись потом черт знает чем?..

После ванны и цветочного чая из заботливо приготовленного в кухне набора я вышел на балкон и снова стал осматривать город.

Нет, не Голландия, подумалось мне. Та странаплоская, а эта на лесистых холмах. Голландия, к тому же, немыслима без каналов... Ни на что известное мне по телевидению, кино и литературе, Иудея не походила. Неужели Родина, наконец?Но мне и Израиль до близкого с ним знакомства казался родиной... Между горами угадывалась та самая похожая на Днепр река, которую я с воздуха принял за морской залив. Я так и не смог вспомнить аналогичной реки такой ширины в этой части моей Сибири.

Я взял аккуратно сложенные в прозрачный конверт свежие газеты, все еще не веря, что свободно читаю на иврите. И тем более не веря, что я читаю именно новости, репортажи, мягкий еврейский юмор, а не вымученную напряженную брань слепых от ярости политических противников, грязь компроматов, злорадство, животную злобу, закомуфлированную в объективность и плохо скрытое самолюбование авторов публикаций. В иудейских газетах не было ничего, что заставляло израильских читателей ненавидеть всех и вся, не верить никому и относиться к своему народу, как к сборищу фальшивых скандалистов. Такая журналистика не оставляла места для трезвого анализа людей и событий. От нее можно было только отгородиться полным неприятием газет, радио и телевидения, вернувшись к доинформационному образу жизни...

4.

"Если у нас с тобой вдруг возникнут проблемы с инерционной рекуперацией, Ирит, - тревожно вглядывался главный конструктор в опухшее от слез и бессонной ночи лицо своей новой сотрудницы, - то мы спросим Морди по видеофону. Ваши личные отношения не имеют никакого отношения к твоей работе." "А квартира?" "Живи там, где вы жили с Морди. Если выяснится, что он не вернется к тебе и что эта квартира тебе велика, дадим другую, поменьше. Ну как? Настроение рабочее? Или начнутся стрессы?" "Не бойся, Гади... - вымученно улыбнулась Ира, - не начнутся. Я и не такое еще пережила в своей жизни. Не вернется этот, будет другой." "И прекрасно. Так что у нас с пневматикой вчера не вытанцовывалось? Почему ты решила попробовать соленоиды?" "Марк... ну, Морди как-то говорил, что этот вариант ему предложил для скоростной шагайки израильский профессор. Смотри..."

Все было для нее точно как вчера. Те же люди, тот же компьютер, те же технические решения, та же праздничная зелень за окном. Не было только омоложенного Марка, ее Марика, Морди, последнего и самого сильного в ее жизни увлечения.

В чем дело? - думала Ира. - Я же ничего не произнесла... Согласна, чуть не произнесла. Но я же женщина, мне следует прощать любые срывы! Он же сам мне это говорил и так мило все всегда немедленно прощал. Пока любил?.. Но когда разлюбить-то успел? И почему? Ведь я в жизни не была такой привлекательной!

Она без конца анализировала свои отношения, начиная с поклонения матерому полу-заграничному ученому, ставшему решительным капитаном, и кончая своим странным пренебрежением к глазастому юноше, в которого он вдруг превратился.

Никто не подходил к ее столу пока она тихо плакала, роняя слезы на клавиатуру своего компьютера, никто не торопился занять "свободное место" ее законного мужа. Очнувшись наконец от эйфории конверсии, она осознала, что осталась в этом потустороннем мире совершенно одна - Марк ее бросил, Толя самозабвенно осваивал Дикий мир, а Никита - постельный иврит. Никому не было никакого дела до ее дурного самочувствия и настроения. Никто не заглядывал тревожно в глаза, не успокаивал, не расспрашивал, не уговаривал.

Окружающие молодые люди давно привыкли, что вдруг возникшая пара новых сотрудников-инопланетян занята только друг другом, ведет свой странный образ жизни и говорит вроде бы правильно, но совершенно не по-человечески. Она вдруг осознала, что при всей своей вернувшейся красоте и молодости, бывшая заложница ничуть не интереснее внешне окружающих женщин, каждая из которых имела своего мужчину. Выбирать Ире было не из кого. Во всяком случае, пока.

Оставалось только тихо плакать и думать, как попытаться вернуть себе такого родного уже Марика...

5.

"Мы прислали тебе коня, который знает дорогу к нашему конструкторскому бюро, - сказал мне Ново-киевский начальник. - Привязь у самой гостиницы. Коня зовут Адиш. На седле увидишь эмблему нашей фирмы. Посвободнее держи поводья и скачи, пока не увидишь ту же эмблему на стене здания. Я тебя встречу у входа." "Но... - покрылся я холодным потом, - я никогда не ездил на лошади..." "Адиш самый спокойный в нашей конюшне. Он только очень любит, когда седок с ним разговаривает." "Да, - чуть не плакал я от бессилия,- но я ни-ког-да..." "А на велосипеде?" "Всю жизнь. Я заядлый..." "Ногу ставь в стремя, как на педаль, вторую переноси, чтобы сесть в седло. А дальше держи поводья и чувствуй стремена. Ни шпорить ни, тем более, бить коня с квалификацией Адиша не надо. Ты сам увидишь, как это просто. Как и на велосипеде, быстро двигаться проще, чем еле-еле. Так что не мешай ему переходить с рыси на галоп." "Подожди! - отчаянно крикнул я, видя, что лицо собеседника уже тает на экране видеофона. - За что же держеться руками?.." по инерции продолжил я вопрос в никуда.

Конь показался мне неестественно высоким. Он смотрел на меня совершенно по-человечески, смаргивая длинными белесыми ресницами. Мне даже показалось, что конь дружески подмигнул. "Адиш, Адиш," - льстиво говорил я, поглаживая ладонью теплую атласную шерсть на его шее. Потом взялся рукой за луку седла, поднял левую ногу и дрожа вставил ее в стремя. Сколько раз я видел в кино, как лихо вскакивают на коня разные ковбои и казаки, а тут не было сил приподняться над стременем. Седло кренилось от тяжести повисшего человека. Адиш вдруг громко фыркнул, словно смеясь над неумекой. Этот звук подстегнул меня, и я вдруг перенес правую ногу, оказавшись в уютном надежном седле. Руками можно было цепляться только за седло. Я начисто забыл о поводьях. Конь тряхнул ушами и позвенел уздечкой. Только тогда я решился сменить привычно твердую, как руль велосипеда, опору седла на зыбкий ремешок. Но умный учитель-Адиш тут же наклонил длинную шею, чтобы седок-ученик почувствовал поводья, и осторожно зашагал в сторону дороги. Седло подо мною подпрыгивало, угрожая сбросить вниз головой с непривычной высоты, но тут я ощутил, что ноги-то привычно упираются в стремена-педали. Я приподнялся над седлом и почувствовал себя на велосипеде "без рук". Адиш тут же словно кивнул головой, радостно фыркнул и перешел на рысь рядом с другими всадниками на утренней аллее. Ощущение слияния с благородным животным было таким сильным, что я начисто забыл о страхах, наслаждался скоростью и испытал не облегчение, а досаду, когда увидел знакомые буквы фирмы на стене.