Шадизарский дервиш - Страница 3

В толпе вскрикивали, шутливо ругались и взмахивали руками; пара скорпионов уже лишилась хвостов и вместе с ними жизни — их убили ударами ножей самые нервные из зрителей, когда те поползли не в ту сторону.

— Он никуда не денется, — повторил Конан свое обещание касательно дервиша.

Наконец Олдвин позволил привести себя в небольшую таверну, где гостям, не задавая ни единого вопроса, сразу подали кувшин на редкость скверного пойла.

— Лучшее аквилонское вино! — сообщила хозяйка и продемонстрировала лучшую в шадизарскомворовском квартале походку — с плавным раскачиванием пухлой задницы.

— Поверим на слово, — пробормотал Олдвин.

Конан налил себе и приятелю.

— А теперь поговорим о ваших восковых табличках, — сказал киммериец.

Олдвин откровенно обрадовался.

— Так вы все-таки имеете некоторое представление о том, где они могут обретаться?

— Да, — сказал Конан. — Разумеется. И более того, я приложу ряд усилий для того, чтобы вы заполучили их обратно. Но вы должны выполнить кое-какие условия.

Олдвин помрачнел.

— Что еще за условия?

— Во-первых, вы платите за выпивку. За себя и за меня, — начал киммериец. — Во-вторых, мы с вами все делим пополам.

— Что «все»? — осведомился бритунец. Теперь он утратил некоторую толику своей любезности и с каждым мгновением делался все менее приятным собеседником. Можно сказать, цветок его благовоспитанности увядал прямо на глазах.

— Клад, — в упор произнес Конан. Он решил играть в открытую, поскольку бритунец явно демонстрировал недюжинную деловую хватку, а с людьми подобного сорта путь недомолвок — наихудший из возможных.

— Клад? — переспросил бритунец. — Но я не понимаю, о каком кладе вы… Хотя, позвольте… ну да, конечно! Мы должны немедленно идти в бани!

Он вскочил.

Конан удержал его за руку и властным кивком приказал сесть обратно.

— Мы еще не закончили разговор! — жестко произнес варвар. — Ваши таблички.

— Да, — угас Олдвин. — Боюсь, они утеряны навсегда.

— Они у меня, — сказал Конан. — Я подобрал их. Олдвин так и вскинулся:

— Я же говорил, что выронил их по рассеянности!.. Отдайте же их мне скорее, я должен записать… пока не забыл.

— Что на них? — спросил Конан. — Вы получите их обратно не раньше, чем я буду знать их содержание.

— Разве вы их уже не прочитали? — изумился Олдвин. — О, вы человек редкой силы воли. Я бы непременно ознакомился с текстом, как только этот текст оказался бы у меня в руках.

— Вам это может показаться странным, — преспокойно заявил Конан, — но я не умею читать. Так, кое-что разбираю. Но не ваши каракули, естественно. Там нет ни одного рисунка.

— Да. — Олдвин сжал и разжал пальцы, как бы разминая их перед тем, как начать писать. — Я

охотно прочитаю вам все, что на них написано. А также и другие мои записи. Они у меня в гостинице. В мешке, среди других необходимых в путешествии вещей.

Конан вытащил из-за пазухи таблички и положил их перед Олдвином.

— Не вздумайте меня обманывать, — добавил он.

— Обманывать? — Олдвин выглядел удивленным. — Напротив, я очень рад возможности поделиться своими сокровищами…

На лице варвара появилось откровенное недоверие. Впервые в жизни он встречал человека, который испытывал радость, принужденный делиться с кем-либо своими сокровищами.

Олдвин придвинул к себе таблички, погладил их края пальцами, кашлянул и начал читать:

— «Нравы шадизарской толпы представляют причудливое смешение грубости и хитрости, а многие ведут себя так забавно, что я готов простить им даже мерзкую привычку наступить на ноги. Меня толкнули локтями четыре… простите, тут исправлено… шесть раз, а сколько раз просто пнули, проходя мимо, — я не успел сосчитать. И тем не менее я получаю удовольствие от созерцания грубых радостей этих простых людей. Многим из них для счастья бывает довольно лишь пребывания среди себе подобных. Таковы же и крокодилы, если верить Немуару Стигийскому — который, впрочем, был колдуном… (Это неважно, — добавил Олдвин). Некоторое время я провел в размышлениях, кто забавнее — человек с бородавкой на кончике носа и волоском на кончике бородавки, или же, напротив, человек с напрочь отсутствующим носом, как бы вплюснутым в лицо ударом кулака. Откуда вообще берутся таковые носы? Положительно, нос — самая уязвимая и одновременно с тем самая смешная часть лица. Этого ни в коей мере нельзя сказать об ушах, хотя оттопыренные иногда и вызывают насмешки окружающих, все же они несопоставимы…»

— И это все? — перебил Конан, не скрывая разочарования.

— То есть? — Бритунец оторвался от своих заметок и устремил на Конана недоуменный взгляд. — Что вы подразумеваете под высказыванием «и это все»? Это только начало длинного эссе, которое я намерен сделать достоянием бритунских аристократических салонов, а может быть, и учебного сообщества! — Он снова уткнулся в таблички. Неожиданно

он рассмеялся. — А как вам, интересно, понравится вот это? «Каждый встреченный типаж заставляет сожалеть о том, что я не владею искусством рисования. Однако это искусство вполне может быть заменено письмом, именно — умением слагать слова

таким образом, чтобы… ну и так далее… Вот интересное. Печальный и твердый взор его ярко-синих глаз поразил меня в первое же мгновение. Какая тайна скрывается в этом человеке? С другой стороны, его манера ухмыляться весьма простонародна, а когда он почесал загривок пятерней, я окончательно уверился в том, что он — простолюдин. И вновь меня разуверила в этом его благородная осанка. Держать плечи развернутыми, да еще таким образом, свойственно лишь прирожденным аристократам и мужчинам, которые живут за счет своих любовниц. И те и другие вращаются в высшем обществе. Любопытно было бы узнать, какова любовница этого субъекта. Мне давно хотелось прикоснуться к миру, где…»

Олдвин оборвал чтение и воззрился на Конана.

— Ну, как вам? Узнаете?

— Что? — удивился Конан, мысли которого уже уплыли далеко от читаемого отрывка. — Что я должен узнавать?

— Описание!

— Очень живописно, — сказал Конан, припомнив то, что обычно говорят в подобных случаях. — Выразительно и выпукло.

— Да, я не ошибся… — пробормотал Олдвин, очень довольный. — Манеры и прирожденный аристократизм. Наверняка вы живете на содержании у женщины.

Конан поперхнулся. Он ожидал услышать что угодно, только не такое.

— О чем мы сейчас разговариваем? — спросил он у безумного бритунца очень осторожно. (Олдвин — сумасшедший, сомнений нет!)

— Как о чем? О вас! — Олдвин показал на таблички и закрыл их. — Когда я стоял на площади, я набросал про вас пару слов. А ведь забавно читать подобные вещи! Я же тогда не знал, что мы станем близкими друзьями.

Конан перевел дух.

Кое-что прояснилось. Во всяком случае, в том, что касалось умственных способностей Олдвина.

— Поговорим о сокровище, — сказал Конан.

— Так мы все время о нем и разговаривали! — с жаром воскликнул бритунец. — Я читал вам мои заметки! Это и есть мое сокровище. Разве вы еще не поняли? Сокровище моей мысли, моей наблюдательности. Достояние моей души, можно сказать. И я охотно поделился с вами, по первой же вашей просьбе. Более того, когда я заберу все остальное, вы сможете наслаждаться…

— Ясно, — прервал его излияния Конан. Он ощущал себя обведенным вокруг пальца. Это было неприятное чувство.

— Вернемся к дервишу, — предложил Олдвин. — Я бы еще понаблюдал за ним. Дело в том, что он пел… Как, кстати, вы нашли его пение?

— Неприятным, — поежился киммериец.

— Очень точное слово! Определение, бьющее прямо в цель! — Олдвин полез за табличками и тщательно записал несколько слов. — Именно что неприятным! Он пел на языке древнего Ахерона. Вы не знали, что когда-то эти земли принадлежали Ахерону? О, заморийцы все прокляты от самого рождения, как бы они ни кичились своим древним происхождением. Тем-то они и интересны…

Конан знал заморийцев как людей, которым не следует доверять ни при каких обстоятельствах. Это были прирожденные воры и жулики. Киммериец так и сказал: