Сгинь! - Страница 3

Единственное крошечное зеркало с отколотым правым краем и затемнениями по краям повесили тут же, грубо прихватив его с четырех сторон ржавыми гвоздями.

Мужчина умывался первым.

Женщина скромно стояла за его спиной, пыталась разглядеть себя в мутном зеркале. Привычка из прошлой жизни – потаращиться на отражение мятого утреннего лица перед тем, как привести его в порядок. Не красотка, не уродка – нечто бесполое, безвольное смотрело на женщину в ответ. Серые крапинки ползли по лицу.

Ее крапинки или зеркала?

Мужчина умывался долго, основательно, всякий раз тщательно намыливал шею, прочищал уши и проходился мыльным пальцем внутри волосатых ноздрей. Толстый палец с трудом пролезал в нос, пытался там провернуться, нос морщился недовольно, волоски покрывались мыльным налетом – победа. Мужчина считал, что этакая экзекуция поможет избежать простуд: мыло убивает все бактерии в носу.

После завтракали.

Завтрак простой, но сытный: чай с молоком, пресные лепешки – вода, мука и соль. Женщина пекла их накануне, чтобы с утра долго не возиться. Отварные яйца, мед. В дни, когда мужчина возвращался после вылазки в поселок, на столе появлялись сыр, масло или колбаса.

Пир горой!

– Дорожки почищу, –  сказал он, выходя из-за стола.

Женщина едва заметно кивнула и тут же принялась убирать остатки еды, хотя не допила чай и не доела лепешку.

Мужчина надел потрепанную ушанку – они нашли ее здесь, чуть изъеденную то ли молью, то ли мышами, что странно, так как казалось, в таком гиблом месте ни те, ни другие не водятся. Натянул тулуп – тоже наследство от прежних хозяев. Стащил с печи валенки, влез в них.

Входная дверь опять не поддавалась: за вьюжную ночь ее еще больше прижало снегом. Тщетная попытка замуровать их в избе до весны.

Минут пятнадцать мужчина провозился с дверью и на последнем гневном рывке распахнул-таки.

В избу бесцеремонно ввалился сугроб.

– Морозно, –  сказал мужчина, пнув непрошеного гостя.

Протянул руку к лопате, та стояла прям рядом со входом, и стал расчищать дорожку. В избу нападало еще немного снега. Стоя спиной к комнате, мужчина буркнул:

– Убраться надо.

Женщина набросила на плечи теплый платок и бросилась уничтожать снег: выкидала его на улицу, вылила и тот, что со вчера натаял в тазу. Затем вернулась в комнату, села растоплять печь: изба за ночь порядком выстыла.

Закончив с домашними хлопотами, женщина оделась потеплее и вышла на улицу.

Безветренно, но мороз, непривычный после вчерашней оттепели, больно щипал щеки. Женщина закрыла платком пол-лица: обветрится, как всегда, а мазать-лечить особо нечем. Обветренная кожа долго болит, будто обожженная, особенно неприятно такую кожу умывать холодной же водой. Клин клином не лечится.

День выдался хмурый. Видимо, злился на зиму за то, что та не ушла.

Мужчина уже разгреб дорожку от избы до калитки. К чему она им? Все равно в поселок он ходит редко, раз в две-три недели, не чаще. Женщина там и вовсе не показывается.

До ближайшего поселка мужчина добирался на охотничьих лыжах – двух широченных деревяшках, некогда ярко-зеленых, с железно-тряпичными креплениями для валенок. Сейчас же краска стерлась, оставив в напоминание о себе лишь несколько бледных полосок. Лыжных палок не нашлось, но они мужчине и ни к чему, только руки занимать.

Сейчас он прокладывал тропинку к реке. Пока подморозило, нужно воды натаскать. Женщина забежала в дом за ведром, чтобы спуститься, как только тропа будет готова. Иначе мужчина опять раскомандуется:

– Воду носи!

Всякий раз неприятно действовать по его указке. Словно она сама не знает, что ей делать. Словно она лентяйка какая! Лучше опередить его приказы, чтоб не выслушивать, чтоб понимал сосед – она и сама все знает, она и сама может. Ни к чему напоминания, ни к чему указки, пусть избавит ее от грозных взглядов.

Женщина встала за спиной мужчины, чуть поодаль, чтобы не мешать работе. Ведро на правую руку повесила.

За самым забором, ну как забором – продольные палки-балки да столбы, начинался резкий спуск к речке. По осени, когда они только прибыли сюда, пробираться по нему было боязно: песчаный берег под ногами то и дело осыпался, женщина падала, не в силах удержать равновесие, пару раз шлепалась в холодную речку. Утонуть тут не утонула, но кому приятно мокрым ходить?

Зимой из-за снега обрыв стал не столь резким, а вниз по тропинке мужчина выдолбил несколько ступенек – они заметно облегчали спуск-подъем, но вода из ведер то и дело выплескивалась, мороз ее тут же схватывал, образовывалась наледь. Чуть оступись, будешь танцевать до самой речки или катиться на заднице, бренча ведром на весь лес, отбивая об лед свое несчастное тело.

– Может, вбок тропинку пустить? –  еле слышно предложила женщина. – Эта совсем уже скользкая стала.

Она боялась этого подхода к реке, давно думала попросить проложить новую тропку, да все стеснялась или даже боялась заговорить об этом.

Мужчина рявкнул:

– Нечего!

И дальше раскидывать снег. Мерно-мерно, каждое движение точное, каждое движение не лишнее. На очередном взмахе лопаты замер.

– Что-то случилось? –  спросила женщина.

Мужчина молчал. Чуть наклонил голову, разглядывая что-то. Затем осторожно, буквально по горсточке, начал откидывать снег кончиком лопаты.

Женщине стало любопытно, что там происходит. Она вытянула шею, ничего не увидела. Присела: вдруг снизу лучше обзор? Тоже ничего. Тогда она шагнула в самый сугроб, зачерпнув снег валенком. Еще шаг вперед, поближе, ближе, ближе.

Ближе.

Ближе.

Мужчина ткнул лопату в снег и принялся рыть руками.

«Да что с ним такое?» – подумала женщина, подбираясь вплотную.

Теперь она находилась с соседом на одном уровне, с той разницей, что он стоял на тропе, а она в сугробе. Ноги у нее совершенно промокли.

Тут он откопал что-то круглое. Мяч? Камень? Прямо посреди тропы? Раньше тут ничего не было! Она день за днем, почти без пропусков, ходила по этой самой тропе, не спотыкалась. Круглого, квадратного, прямоугольного – какого угодно здесь никогда не было. Уж она бы не пропустила.

Мужчина присел на корточки и начал судорожно раскидывать снег. Спустя несколько минут он отрыл голову.

Голова! Господибожетымой!

Человеческая голова – закрытые глаза, замкнутый рот, впалые щеки. Человеческая голова прямо посреди тропы, ведущей к реке. Прямо у них во дворе! Вся синюшная, будто изо льда, но человеческая, но голова.

У них во дворе труп!

Мужчина продолжал раскидывать снег руками, вот уже показалась шея, за ней плечи. Женщина в непонятном ей самой порыве – внутри ее все рвалось от жгучего страха – кинулась к соседу и тоже начала копать.

Они отрыли его по пояс. Нужно бы целиком, чтобы убедиться, что это и впрямь труп. Словно будь это только голова, или голова с шеей, или даже половина тела, это бы не считалось. Но тело вмерзло в землю. Та была как камень и не поддавалась.

У них во дворе лежал труп. Не манекен. Руки сложены в последней молитве: «Господь, возьми меня на небо!»

Мужчина и женщина уставились на тело. Стояли и смотрели. Молчали и смотрели. Смотрели и смотрели.

Скорее всего, это был труп мужчины: острые скулы, впалые щеки. Он весь словно усох, сжался от холода. Кожа сине-черная, будто от обморожения.

Мертвец был голый.

Кто зимой ходит с голым торсом, а то и вовсе без одежды? Как вообще здесь оказался труп? В этом богом забытом месте, где-то глубоко в лесу между Ленинградской и Вологодской областями – толком не поймешь, в какой именно. В такой глуши, в таких непролазных лесах никому и в голову не пришло поделить территорию ровно – это вот Ленинградская, это вот Вологодская. Здесь, где в гости к тебе заглядывают только зайцы да глухари. Здесь, где не было ни души с тех пор, когда отсюда ушел хозяин избы. Не он ли это сейчас бездыханный валяется посреди тропы, ведущей к реке? Не собирался ли он выдворить непрошеных гостей?