Северный свет - Страница 1

Известный английский писатель Арчибальд Джозеф Кронин родился в 1896 году в Шотландии. Он окончил медицинский факультет, в годы первой мировой войны служил хирургом во флоте, потом был врачебным инспектором шахт. В литературу он пришел уже зрелым, много повидавшим, много передумавшим человеком.

Первая его книга — «Замок Броуди» — была опубликована в 1931 году. За ней последовали романы «Звезды смотрят вниз» (1935), «Цитадель» (1937), пьеса «Юпитер сердится» (1940).

Годы второй мировой войны Кронин проводит в США, где он представляет британское министерство информации.

После войны он пишет автобиографические книги «Юные годы» (1944), «Путь Шэннона» (1948).

В 1953 году выходит роман Кронина «За пределами жизни» — о буржуазном правосудии. Роман «Могила крестоносца» (1955) рассказывает о судьбе художника.

Книги Кронина неравноценны. Лучшие из них правдиво отражают действительность, ставят важные общественные проблемы.

В романе «Звезды смотрят вниз» писатель изображает острые классовые конфликты, тяжелое положение шахтеров, слабые попытки либералов внести некоторые изменения путем замены «плохих» капиталистов — «хорошими».

Роман «Цитадель» справедливо считается лучшей книгой писателя. В основе сюжета — трагическая судьба молодого врача Эндрю Мэнсона. Он видит неизбывную нищету горняков и понимает, что медицина, которой он преданно и самоотверженно служит, бессильна в этом море бедности… Мэнсон уезжает в Лондон, там он делает блестящую карьеру, что с неизбежностью ведет к его духовному опустошению. Кронин изображает врачей-шарлатанов, врачей, ничем не отличающихся от рыночных зазывал. В конце романа герой порывает с ними, пытается спастись из этого страшного мира, с тем чтобы вновь бескорыстно служить людям и науке.

Новый роман Кронина «Северный свет» (1957) посвящен нравам буржуазной печати. Перед читателем проходит история трудной борьбы Генри Пэйджа, редактора маленькой провинциальной газеты «Северный свет» против могущественного газетного треста. Эта схватка одного из последних наивных могикан буржуазной демократии прошлого века с сугубо современной, циничной империалистической прессой. Не случайно первая сенсация, которую преподносит своим читателям «Хроника» — газета, конкурирующая с «Северным светом», — это сообщение о строительстве атомного центра. В борьбе против «старомодной» газеты Пэйджа деятели новейшей желтой прессы не стесняются в выборе средств. Они используют все виды рекламы, стремятся пробудить самые низменные инстинкты в читателе, расписывая убийства, поджоги, насилия, охотно прибегают к порнографии. Они пытаются задушить противника, лишая его типографии, беззастенчиво применяя шантаж. Но Пэйдж — пожилой, больной человек, одинокий даже в собственной семье, не сдается. Он редактор «Северного света» уже в пятом поколении. Он верен заветам «доброй старой Англии», он отстаивает честность, объективность, принципиальность в газетном деле, он искренне верит, что можно добиться общественных изменений только при помощи просвещения. Автор разделяет иллюзии своего героя и несколько идеализирует его.

Однако, даже изображая победу Пэйджа, Кронин все же остается реалистом. Газету по существу спасает только случай — заем богача Уэзерби, предоставленный им лишь в личных целях. Кроме того, цена победы Пэйджа — страшная трагическая гибель его сына и невестки.

Осуждение желтой прессы в романе Кронина — осуждение преимущественно моральное. Но множество разбросанных в книге реалистических деталей позволяет читателю самому сделать вывод не только о безнравственности буржуазной печати, но и о ее тесной связи со всей системой буржуазных отношений.

Был сырой февральский вечер, и часы на церкви св. Марка показывали уже начало девятого, когда Генри Пейдж, попрощавшись с Мейтлэндом, своим помощником, вышел из здания редакции «Северного света». Он дольше обычного просидел над передовицей для очередного номера — несмотря на двадцатилетний опыт, он писал такие статьи довольно медленно, а кроме того, его отвлек и задержал загадочный звонок Вернона Соммервила, после которого ему так и не удалось сосредоточиться.

В этот день автомобиль понадобился его жене, и Пейдж собирался пойти домой пешком — последнее время доктор Бард настоятельно рекомендовал ему побольше двигаться, — но, так как было уже поздно, он передумал и направился к трамвайной остановке.

Вечер был субботний, и лишь редкие прохожие попадались ему навстречу, пока он шел Хлебным рынком — так назывался старинный торговый квартал Хедлстона, настоящий лабиринт узких кривых улочек и переулков, сходившихся к площади Виктории, где редакция Пейджа и его типография занимали часть дома, построенного во времена Георга III, что подтверждалось слоем сажи и грязи, с восемнадцатого столетия въедавшихся в стены. Мощенные булыжником улицы были пустынны, и шаги Генри гулко отдавались в тишине. Именно в часы вечернего безмолвия, думал он, древний квартал больше всего похож на ровно бьющееся сердце этого старинного нортумбрийского города, где жили и работали пять поколений Пейджей. Он глубоко вдохнул влажный и чуть терпкий воздух.

Пройдя напрямик через Церковный переулок, он вышел на главную улицу города. Очереди на остановке не было, трамвай, идущий в Уотон, был наполовину пуст, и все же, когда Генри по давно укоренившейся привычке сосчитал экземпляры «Света» в руках пассажиров, их оказалось четыре. Рабочий, у ног которого стоял ящик с инструментами, — человек лет шестидесяти, в очках со стальной оправой, — шевеля губами и подняв газету поближе к тусклой лампочке в углу, читал передовицу. Он, очевидно, пропустил футбольный матч, оставшись на сверхурочную работу, и Генри подумал: «Старики — самый надежный народ». Он не питал никаких иллюзий относительно своего литературного таланта — его сын Дэвид не раз посмеивался над витиеватостью его слога, — и все-таки у него на душе становилось тепло при мысли, что порой ему удается оказать благотворное влияние на простых людей города, перед которыми он испытывал тревожное чувство ответственности.

На Хенли-драйв он сошел. Вдоль улицы тянулись особнячки из красного песчаника, добывавшегося на каменоломне в Элдоне. Они все были одинаковы и ничем не примечательны, если не считать претенциозных деревянных фронтонов, но перед его домом, уродуя вход, стояли два чугунных фонарных столба, витых и позолоченных, на которых красовался герб Хедлстона — три серебряных стрижа на лазурном поле. Пейдж терпеть не мог ничего показного, но его уже дважды избирали мэром, и, не чувствуя себя вправе нарушать традицию, он вынужден был примириться с этими внушительными сувенирами, напоминавшими о годах, когда он возглавлял муниципалитет.

Садик, в котором он с наслаждением возился почти все свободное время, уже очнулся от зимнего оцепенения. Медленно поднимаясь по ступенькам крыльца, Генри нащупывал в кармане ключ. Повесив в передней пальто, он прислушался и с облегчением убедился, что в доме тихо и гостей как будто нет. Он вошел в столовую, где для него был оставлен прибор, пошарил ногой по ковру, нащупывая кнопку, и позвонил. Через минуту высокая костлявая женщина в черном, с обветренным лицом и красными потрескавшимися руками, принесла нарезанную ломтиками баранину с картофелем и капустой. Склонив голову набок, она скривила рот и со сдержанной колкостью, отличавшей ее все двадцать лет, в течение которых она у них служила, сказала:

— Баранина-то, пожалуй, перестоялась в духовке, мистер Пейдж.

— Сейчас попробую.

— Может, сварить вам пару яичек? — предложила она, помолчав.

— Не беспокойтесь, Ханна. На всякий случай принесите мне сыру и крекеров.