Северный крест. Миллер - Страница 14

Откуда-то из леса тянуло дымом. Лебедев насторожился:

   — Тайга, что ли, горит?

   — Нет. Лес потихоньку добываем. В Мурманск собираемся отправлять. По их заказу. Вы сами-то к Архангельску приписаны?

Лебедев не выдержал, улыбнулся — слишком уж штатский вопрос: к определённым портам бывают приписаны лишь гражданские суда. Проговорил:

   — Приписаны к потребителю вашего леса, к Романову-на-Мурмане.

   — Хороший город?

   — Свалка. И свалкой пахнет.

   — По Онеге пойдёте — смотрите в оба, — переключился на новую тему начальник порта, — из леса могут обстрелять — у красных много пулемётов.

Лебедев щёлкнул кнопками перчаток:

   — Опыт у нас есть... Как-нибудь и с пулемётами справимся.

   — У них и орудия есть.

   — Знаю!

   — И самое главное: лето стоит жаркое — река начала мелеть, так что глядите внимательно... Много низких мест. Впрочем, вы только до порогов сумеете дойти, там вам придётся десант высадить на берег.

Запах дыма, доносящийся из тайги, сделался сильнее. Чижов своих солдат построил на берегу в длинную шеренгу, теперь ходил вдоль ряда, изучал подопечных. Митька Платонов выглянул из камбуза в белоснежном, твёрдом, будто бы вырезанном из дорогого материала колпаке, покосился насмешливо на солдат и сбросил с борта в воду верёвочную снасть.

Незамедлительно нарисовался Арсюха — нюх у него на эти вещи был первостатейный, — сощурил один подбитый глаз:

   — Что это?

   — Сетку на миног поставил, — пояснил кок, — в Онеге миноги водятся. Пробовал когда-нибудь?

   — Нет.

   — Если попадутся — попробуешь.

   — Ладно. — Арсюха довольно похлопал себя по животу.

Хоть и любили миноги водиться в быстрой прозрачной воде, в речках, вливающихся в Онегу, а саму Онегу спускались редко, в сетку к коку всё-таки попало десятка полтора — добыча редкая. То ли слово какое-то вещее знал Митька Платонов, то ли ему просто повезло.

Когда он вытаскивал сетку из воды, вновь нарисовался Арсюха — выгребся из-за рубки, где грелся в укромном месте, подставляет свою побитую физиономию солнцу, чтобы быстрее прошли синяки, — увидел миног, набившихся в сетку, и испуганно попятился от них:

   — Это же змеи... Гадюки!

Миноги действительно были похожи на гадюк: гибкие, длинные, с мордочками, похожими на присоски, опасные. На широком, плохо выбритом лице Арсюхи отпечатался ужас:

   — Свят, свят, свят! — Голос у него разом охрип. Кок не сдержал улыбки:

   — Что, никогда не видел?

Арсюха перекрестился:

   — Не дай бог во сне приснятся! — Он поспешил покинуть кока — вновь занял привычное своё место, где его никто не видел, лёг на тёплый металл и приложил к оплывшим глазам два семишника — медные двухкопеечные монеты царской чеканки. Вспомнил, как его били паровозники, и застонал от негодования.

   — Вы мне ещё попадётесь, вонючки! — пробормотал он с угрозой.

А кок выскреб из сетки миног и кинул их плавать в ведро с водой — миноги в ведре могут жить неделями, надо только менять воду, иначе в мути эти речные змеи долго не протянут.

   — Дур-рак! — запоздало выругал он Арсюху, — да миноги, если разобраться, только графьям и положено есть. Нашему брату — недоношенным — дозволено на них лишь издали глядеть, и всё.

Через два часа он снова вытащил сетку из воды — ни одной миноги. Трепыхалась только жалкая смятая сорожка, вылупившая от неожиданности глаза на Митьку так, что они у неё чуть не вывернулись наизнанку, да странное существо — смесь бычка с еловым сучком — то ли рыба это была, то ли рак, то ли ещё что-то — не понять. Бычок хлопал ртом, устрашающе скрипел жаберными крышками и производил впечатление разбойника с большой дороги. Был он несъедобен — таких даже судовые коты не едят.

Платонов вытряхнул бычка в реку. Сорожка тоже попробовала удрать, вывалилась из сетки, но промахнулась, вместо воды шлёпнулась на палубу. Кок ногой спихнул её за борт:

   — Пошла вон!

Он промыл миног, помутневшую, красную от сукровицы воду слил в Онегу и уволок добычу на камбуз с присказкой:

   — Ужин сегодня будет, как в Версале?

По берегу Онеги проехали два автомобиля, направились к Свято-Троицкому собору. Над собором взвился медный колокольный звон. Тревожно было в городе.

На окраине ударило несколько выстрелов. Кок оттопырил одно ухо: два выстрела — из трёхлинейки, два — из карабина.

   — Охо-хо, — пробормотал он удручённо и начал разделывать миног. Послушал, прозвучат ли выстрелы ещё или нет, — выстрелов не было, и Митька перекрестил лоб: слава Богу, никто больше не умер. Проговорил скрипуче, старчески: — И когда на земле этой наступят спокойные дни, а? Охо-хо!

Очень хотелось мыслителю с номерной миноноски дать на этот вопрос ответ, но он не мог его дать — не знал ответа.

Десант поручика Чижова тем временем погрузился на один из мониторов, у которого сквозь листы обшивки просматривалось одно слово от прежнего названия «Святой», а вот какой это был святой, то ли Николай, то ли Пётр, то ли Павел, — не понять, заколочено железом; на второй монитор вскарабкался ещё один десант, такой же разношёрстный, по-грачиному галдящий, как и первый, и мониторы, дав длинные гудки, тяжело заухали плицами и выгребли на середину реки.

Следом снялась с места и миноноска.

В штабе считали, что отход нужно отложить до утра, но Лебедев, щёлкнув кнопками перчаток, возразил:

   — А какая разница, сейчас плыть или утром?

   — Ну-у, на ночь глядя как-то несподручно...

   — Что ночью, что утром, что днём — всё едино, воздух прозрачный и светлый, как вода, на много километров видно. Учитывая, что десанту надо двигаться дальше, на Кож-озеро, к монастырю, — дорога солдатам предстоит длинная, — я бы отправился сейчас, не стал бы медлить. Нам-то всё равно, мы остаёмся на кораблях, а вот поручику Чижову и капитану Слепцову, думаю, не всё равно.

Капитан Слепцов был командиром второго десанта. Низенький, плешивый, очень подвижной, он обладал колдовской способностью появляться сразу в нескольких местах.

Ходил капитан со стеком, угрожающе постукивал им по жёстким кожаным крагам, таким громоздким и тяжёлым, что они казались выкованными из железа, напоминали рыцарские доспехи. При ходьбе ноги капитана заливисто скрипели:

   — Скрип-скрип, скрип-скрип...

У нервных людей этот скрип сводил скулы. А капитану он нравился, он считал этот звук признаком жизни, пока скрипит — значит, живёт, не будет скрипеть — тогда, считай, всё — умер... Поговаривали, что раньше стеком капитан мог измолотить непокорного солдата до полусмерти, сейчас, в свете революционных преобразований, происшедших в стране, а также под влиянием английской демократии генерала Айронсайда и его соотечественников Слепцов предпочитал общаться с подчинёнными без помощи стека.

Перед выездами на такие операции, как сегодняшняя, Слепцов становился смирным, солдатам старался угодить, улыбался и предлагал им папироски из серебряного портсигара, украшенного известной картиной «Охотники на привале».

   — Прашу атведать? — басом говорил он, сияя огромной, во все зубы, словно бы специально приклеенной к его лицу улыбкой.

Зубы у Слепцова росли вкривь-вкось, во все стороны, этаким расхлябанным пляшущим частоколом, но как ни странно, именно эти пляшущие зубы делали улыбку капитана заразительной; солдаты, глядя на Слепцова, сами начинали улыбаться. Единственное, что портило эту улыбку — в зрачках капитана периодически возникал беспощадный железный свет, и мигом становилось ясно, что это за человек.

Миноноска и два тихоходных монитора выстроились в цепочку и, пыхтя машинами, двинулись вверх по реке Онеге.

Кудрявые серо-зелёные берега неторопливо поползли назад, Арсюха жадно вглядывался в них, выискивал глазами сухие гривы, на которых, по его мнению, обязательно должны были стоять избы, и морщился неодобрительно, не видя их.

   — Андрюха, а где же люди? — спрашивал он у Котлова нервно, — куда народ подевался?