Северные рассказы и повести - Страница 71
Эх, где ж тут место подвигу-то – в этой звёздной от мороза тайге с несколькими домиками и вагончиками посредине? Нету места. Одни фильмы… Но «не долго музыка играла». На каждого отдельно взятого васина однажды непременно найдётся свой варфоломеев.
Стриженый под «ноль», молодой, тощий, дёрганый мастер Варфоломеев приехал в полночь. В приказном тоне он тут же потребовал немедленно разместить его людей по вагончикам, заявил, что не видит здесь начальника и сразу же начал сообщать по телефону и рации о бардаке на объекте.
Васин обиделся и ушел спать. Через пару часов всё затихло. Народ разместился, разбредясь по вагончикам, и место нашлось каждому, и зачем нужно было портить друг другу нервы произнося и выслушивая разные не очень приятные слова – непонятно. С Варфоломеевым прибыли на вахтовом «Урале» человек двенадцать…
А утром на переговорах по рации с начальством нам невольно довелось видеть совсем другого Варфоломеева: его непосредственный начальник с подбазы минут сорок чехвостил несчастного в хвост и в гриву. Тот лишь воздымал печальные воловьи очи к небу, опускал их долу и пытался произнести нечто членораздельное. Однако, ничего хорошего из этого у него не получалось.
Куда только девался его ночной гонор? Куда улетучились надменный взгляд и металл в голосе? Совсем другой теперь Варфоломеев. Плохо ему. Ой, плохо. Сердобольный Васин наливает для расчехвощенного мастера кружку кипятка, участливо предлагая на выбор чай или кофе, и даже достает из морозилки шмат сала. Ничего не помогает! Насупленный Варфоломеев с трагедией на лице поднимается с дощатых нар, закуривает и выходит в дверь.
То взлетая над оголенными вершинами берез, то ниспадая с пухлых от снега елей, в воздухе искрится снежная пыль. Мы с Олегом идём по сорокаметровой в ширину полосе, с которой лес, по идее вроде как убран. Хотя ногам как бы некстати тут и там подворачиваются торчащие из-под снега свежесрезанные его останки, рядом с коими сиротливо чернеют полутораметровые пни.
Нужно найти ось трассы, которой положено быть обозначенной на местности специальными реперами или направляющими. Нам достаточно их отыскать. Это так легко говорится, но не везде и не всегда легко получается. И мы не просто бредем по многокилометровой вырубке среди тайги, да ещё всё время вверх, на подъем, а заняты серьёзным делом: ищем гвоздики на затёсанных и подписанных пнях, а также высокие, помеченные краской, вехи-жерди с указателями или без оных.
Суть вопроса проста. Мы, заказчики, принимаем вид работ (трассирование) у одних подрядчиков и тут же передаем их другим – строителям нефтепровода. Стволы деревьев на просеке лежат, как попало, во многих местах они прикрыты щедро выпавшим снегом и не видны, поэтому идти сложновато, ноги то и дело проваливаются куда-то, иногда – очень глубоко, скользят между невидимыми телами поваленных лесных красавцев…
Топограф Лёша Дементьев, работник наших подрядчиков, сдающих трассу, привычно рассекает на «Буране». Лицо его обветрено и проморожено настолько, что напоминает некую древнегреческую маску времён Эсхила, Софокла и Еврипида. Он разыскивает свои же подписанные алой краской пеньки с гвоздиками и показывает их нам. Но не долго. В очередной буерачине снегоход застревает всерьёз и надолго. То есть, сегодня о видах на «Буран» можно уже не вспоминать..
Всё это время мы с Олегом пробираемся по просеке и беседуем о жизни, чтоб не скучно было идти. Шрам Олегу достался на память о производственной травме в Юрге, куда переехал с севера, потеряв в зарплате и должности из-за здоровья дочери, которой врачи настоятельно рекомендовали покинуть полярные широты. А уж какая она у него умница, да какой талантище: и рисует – в детских конкурсах побеждает, и даже стихи пишет – парочку уже напечатали в газете. Вот она какая – Олегова дочка. Рассказывает, как песню поёт, аж весь светится.
А воздух продолжает искриться на солнце. Мы возвращаемся. На сегодня всё. Утро вечера мудреней. Завтра будет видно, что делать…
Ночью в вагончике с нещадно жарящими калориферами, разметавшись в постели, вдруг увидел во сне Растригина. Занятный такой мужичонка в неизменном галстуке - коротком широком цветастом «с петухами» по тогдашней моде. У него аккуратный кругленький животик, на котором означенный галстук лежит, аки поднос в общепите. Губы мусье Растригина широкие, шлёпающие, вечно будто жующие. Между прочим, не хухры-мухры – главный инженер золотодобывающей артели!
Смотрит на меня полувыпученными глазами, как водяной, словно выспрашивает о чем-то. Помнишь, нашу поездку-то? Помню-помню, конечно, чего уж там говорить. После трудов праведных на россыпях, после инструментальных замеров перелопаченной горной массы, контрольных расчетов объёмов вскрыши и песков, горно-подготовительных работ, складов почвенно-растительного слоя и всякого прочего, рано утром заглядывает Растригин и говорит: «Ай-да, поехали! »
Ну, мы сели в «уазик» да поехали. Едем по просёлочной грунтовой дороге через полупрозрачный лес. Хакасские предгорья - не чета северным буеракам, древесной растительностью жидковаты.
Растригин с размаху кричит шоферу: «Стой, приехали! Вон зверь толпится!» Действительно: в кустарнике, при наличии соответствующего моменту воображения и при жгучем желании его применить, можно представить себе нечто напоминающее в профиль сохатого.
Главный инженер-охотник торжественно достает «тозовку», неловко, суетясь, заряжает её и сразу же, не целясь, стреляет. Нечто, изображающее профиль сохатого, продолжает стоять. То же самое после второго выстрела, и после третьего, и после пятнадцатого. После шестнадцатого выстрела нашему меткому Робин Гуду надоедает тратить патроны… Озираясь по сторонам, он храбро устремляется к лесу. Мы с водителем – за ним. В том месте, где по общим предположениям стояло нечто, нет ничего. Покормив комаров и мошку, мы возвращаемся к машине. «Умирать пошёл!» - с видом знатока провозглашает итоги охоты главный стрелок. «Шкура у него шибко толстая,» - разъясняет он мне, - «Может, и не почувствовал ничего. Но я так думаю, что всё-таки пошел умирать. Я ведь бил кучно, пули ложились одна в одну, а значит, есть шанс, что я ему шкурку-то просверлил… А, может, и нет. Хрен его знает, вообще-то…» Я киваю головой, мы садимся в «уазик» и едем дальше, Старательно пытаюсь представить себе истерзанное крошечными пульками «тозовки» тело лесного гиганта и не могу.
Честно говоря, поначалу ни я, ни шофер, ни сам Растригин понятия не имели, что на самом деле мы едем на рыбалку, так как все собирались на охоту. Тем более, что снастей у нас собой никаких не было, да и взяться им было неоткуда.
Зато в заначке в «уазике» имелось ружьё и некоторое количество патронов с дробью. Растригин, почесав в немытом три дня затылке, распорядился повернуть к озёрам в степи. Авось там утки сидят на пролёте ( дело было 30 сентября) и нас караулят. Ну, да, ждут, конечно, спору нет, все глаза проглядели. Пропылив по степи некоторое расстояние , наш «уазик» наткнулся на водную преграду…
По-видимому, здесь когда-то осушали болота. С тех времен остались рвы, заросшие кустарником, по самому дну которых течет вода глубиной где с полладони, а где даже и с целую ладонь..
И вот по самой середине того водоёма скользило нескончаемое стадо рыб. Пригляделся – хариус. Натуральный! Словно шпроты в банке – сплошные черные спинки. Нагнулся к воде: стадо отодвинулось к противоположному берегу, до которого полтора шага. Невольно руки сами потянулись выдернуть хвост-другой. Не тут-то было! К голым рукам умный хариус упорно не приставал. Тем временем, томившиеся в «уазике» стали нетерпеливо сигналить. Вернулся.
Заслушав свежую информацию, Растригин принимает решение забыть на время об охоте и заняться рыбной ловлей, как более благодарным промыслом.
«Однако, у нас отсутствуют орудия лова,» - заметил было я. «Ерунда. Сейчас что-нибудь придумаем», - возражает рыболовный генералиссимус. И придумал.
Во-первых, в загашниках «уазика» нашлась чистейшая белая простыня. Зачем Растригин брал с собой на охоту простыню – непонятно. Возможно, во время охоты кому-то полагалась роль Карлсона, усмиряющего фрекен Бок. Хотя вряд ли сохатый повелся бы на такую уловку.